— Да сдохни ты уже! — я нажал на спусковой крючок трижды, но выстрел так и не прозвучал, Гайдуков останется жить.

— Пошли уже, он должен жить, — усмехнулся Лом и мы развернулись к выходу, собираясь пройти тем же путем, которым пришли.

Выстрел в спину прозвучал резко. Я обернулся, Лом держал руку позади меня, в нее попали пули. Ведьма уже была готова атаковать, но этого не потребовалось.

Гайдуков поднес ствол пистолета к своему подбородку и выстрелил. Вот так он и умер, он не должен был умереть от моей пули. Он должен был умереть сам.

— Только он сам мог выбрать, жить или умереть, только он решал, — усмехнулся я, смотря на труп. — Ведьма, он мертв?

— Да, — проговорила ведьма. — Он мертв, предлагаю на сегодня закончить с работой.

— Я хочу отдыхать, — прогудел Лом. — Я устал.

— Ты ж наш энергоэффективный, — усмехнулся я и похлопал громилу по плечу. — Пошли, нас наверняка заждались.

— Нас не ждали живыми, — холодно произнесла ведьма.

Она была отчасти права, сперва нас встретили штурмовые группы, где-то вдали я увидел Тамару и Кешу, но всё же решил немного отдохнуть от них и не стал подходить. Меня посадили в отдельную машину, я попросил, чтобы меня отвезли в кремль, хотелось поговорить с кое-кем. Наедине и лично. Он и сам хотел разговаривать со мной сейчас, но по телесвязи.

Машину мне выбирали недолго, мой статус сменился, я теперь судья, почти как бог. И поле боя показывало пришедшим сотрудникам, что ни люди, ни роботы тут не выжили, лишь эсперы остались, трое, и несколько десятков пленников.

Я расстался со своими верными бойцами, решив все сделать одному, напоследок обнял ведьму, которая мне напомнила, что я ее облапал. Помахал вконец отупевшему Лому, который открыл дверь автомобиля внутрь, а не наружу, причем водительскую, чудом не убив бедного бойца дверью, что чуть не вошла в солдата. Да, с Ломом есть сложности когда он не в боевом режиме, да и с Ведьмой тоже, с ее психикой точно не всё в порядке.

— Да и я не подарок, — улыбнулся я, садясь в премиумный автомобиль, который медленно тронулся по земле, так как на сегодня я уже налетался и нападался в самолете.

Меня медленно везли по московским улочкам в сторону кремля, я же думал о том, что произошло, и не понимал как так вышло. Как я попал в этот странный мир и что делать, так как я точно встал на кровавый путь.

По крайней мере я знал, что делать сейчас, стоило поговорить кое с кем там, в кремле. Благо, патронов у меня было предостаточно, и если меня не примут буду прорываться с боем, а в своих силах я сейчас уверен.

— Останови здесь, — тихо проговорил я водителю.

— Не положено, — ответил водитель.

— Жить хочешь? — всё так же тихо проговорил я, достав револьвер. — Останавливай.

Улица, фонарь, город, который никогда не спит, опустел перед рассветом. Я шел по пустынной дороге в одиночестве, а за мной катились на удалении в несколько сотен метров броневик, премиумный бронированный седан и танк, который на протезированных гусеницах и электро-тяге пытался быть незаметным в своем зеленом окрасе в городе. Над головой моей кружили десятки дронов, и все боевые.

«Милый, ты где?» — прочитал я смс в телефоне и ответил на сообщение. «Где-то, милая где-то.»

Я усмехнулся и твердым шагом пошел в знакомую мне сторону, тут я уже однажды был и я, получается, вернулся к началу своего появления в этом странном, кровавом будущем страны.

Хотя, когда кровь не лилась в моей стране? При царе Горохе? Там тонули в этой крови. При Советах? Федерации? Может, в Древней Руси не лилась кровь, не предавали, не воевали? Нет, кажется, в любом времени убивали, воевали и кровь лили с удовольствием.

Я медленно брёл к церкви. Не сказать, чтобы я прям верил в бога, ведь иначе мучился бы вопросом за что он меня так любит или ненавидит. Но мне ли, за кем пристально смотрит мадмуазель Фортуна, думать о таких вопросах?

Мне, кажется, стало понятно, почему Тамара по возможности посещает церковь каждое утро. Сегодня и мне хотелось посидеть подумать в церкви, есть за что покаяться.

И потому я остановился у заборчика, наблюдая за тем, как слепец на ощупь открывает ворота забора. Седой, худой, в слегка грязной чёрной монашеской робе, вот сколько ему лет, восемьдесят? Сто? Ну, с современной техникой и клонами ему может быть и все двести, но откуда у него деньги на такое продление жизни?

— Чего так рано? — проговорил святой Алексий, а я смотрел, как он рукой нащупывает хитрый замок у ворот забора, который можно перелезть за минуту.

— Да так, решил зайти, — проговорил я. — Зачем тебе такой замок?

— Мне так спокойнее. Замки от добрых людей, от злых людей замок не спасет, — усмехнулся святой Алексий. — А то, что решил зайти, это хорошо, только подожди немного, мне бы свечи зажечь перед молитвой.

Я спокойно пошел за Алексием, который словно знал каждую трещинку на дорожке, каждую ступеньку. Сухенький, но сильный старичок открыл церковь, в которой царила тьма.

Только сейчас я увидел на его руке шрамы, когда он зажигал свечи спичками, не знаю уж, как у него это получась, будучи слепым.

— Святой отец, откуда у вас шрамы?

— Не называй меня святым, тем более отцом, тебе я это запрещаю, — ворчливо проговорил слепец и сел на ступень подле икон. — А шрамы оттуда же, что и у тебя, заблудшая душа.

— Сомневаюсь.

— Служителями церкви не рождаются, как, впрочем, и верующими. Ими становятся, кто-то в детстве, а кто-то идет к этому всю жизнь и приходит, как правило, поздно, уже перед своим отправлением в мир загробный.

— Мы разные, вы служитель божий, а я убийца, — выдохнул я то, что во мне болело. — Я сегодня убивал, вершил суд не божий, я не хочу и не имею права определять, кто виновен, а кто нет. И приговор я не имею права выносить.

— Плачешь о своей судьбе? Не нравится — измени, это ты границы прочертил, не бог, — улыбнулся мне по-отечески слепец. — И мы не разные, мы одинаковые, я просто стар и слеп, а ты всего лишь молод, и это проходит, поверь мне.

— Я эспер, у меня будет ребенок, я не хочу ему такой же судьбы, что у меня.

— Ты не эспер, и твой талант удачи или, как называли в древности, рука божья, не передается по наследству. Потому не беспокойся об этом, — встал со ступени святой. — А насчет судьбы, человек создан по образу и подобию, у человека нет границ и нет судьбы, ровно также, как нет для него предопределенного, только ты направляешь и определяешь свою судьбу.

— Ты мудр, — усмехнулся я.

— И ты будешь, — ответил святой. — Когда поседеешь. Присядь, а я пойду на колокола, рассвет встречать. Вон на той скамье лучшее место, звон колоколов успокоит твою мятежную душу.

— А я президента тут решил навестить, — тихо проговорил я вслед святому.

— Ну, значит не сегодня, и знай, ты не последний и не первый, — улыбнулся мне святой, забираясь по деревянной лестнице на ощупь. — Пойми, так было надо, любой властитель использует народ, иногда для целей неясных и кровавых, но так было надо, и на его месте ты сделал бы точно также.

— Нет, не сделал бы, я другой.

— Все вы так думаете, все, — полез по деревянной лестнице вверх святой. — А потом делаете точно также.

Я думал о том, что не знаю что делать, о том, как я попал сюда и что уже натворил. Минута показалось вечностью, а затем все наполнила музыка, не звон, не перезвон, а музыка. Святой слепец встречает рассвет звоном колоколов, смешно.

— Смешно искать тьму в свете, — улыбнулся я. — Смешно слышать, как слепой рассказывает зрячему о том, как выглядит мир и как прекрасна алая роза.

Мои глаза смыкались, я устал, тот скоротечный бой добил меня и под звон колоколов я начал засыпать. Но что-то во мне изменилось, я думал не о крови, не о испытаниях, что выпали мне, не думал и о том, что меня используют. И не о том, как попал я вот сюда, в этот мир безумный, и насколько мои решения влияют на Россию.

Я видел свет, я уже думал о будущем, о красавице жене, ребенке, друге в розовом, подруге боевой, что в начале пути кому-то туфельку обещала засунуть кое-куда. О стране, которую люблю и в которой счастливо, возможно, проживу. О будущем, которое несомненно будет светлым. Я засыпал счастливым, хоть я и прекрасно знал, что этот свет в себе я пронесу сквозь тьму, страдания и смерть.