— Уважаемый Алексий. Я прошу. Вас объясниться, — донёсся спокойный голос из угла комнаты, скрываясь в полной тьме. — Вы знаете, что Иннокентий опасен, и Ауф еще хуже.

— Да он просто счастливчик, отмычка на минном поле! — возмутился один из сидящих за круглым столом.

— Алексий. Я жду, вашего ответа, — вновь проговорил чей-то вежливый голос из тьмы.

— Хм, ну смотрите, обсуждать нелепость четырех карт козырной масти и требовать их пустить в расход глупо. Они не должны лежать в колоде, а должны действовать, — усмехнулся слепец Алексий. — Уважаемые господа, мы как всегда на грани и у нас есть великий инструмент, ювелирный, который может исправить нашу ситуацию на грани войны и мира. Россия как всегда не готова к большому кровопролитию, а дыхание новой войны чувствуем мы все с каждым днем всё отчетливее.

— Чувствуем, пахнет поножовщиной, — усмехнулась единственная женщина за столом. — Но что мы можем сделать?

— Меня не волнует что мы можем, Россия должна успеть стать готовой, — проговорил из тьмы мужчина. — Любой ценой, рискуем козырями, может поймем, есть ли на колоде крап или же можно сыграть в честную игру.

— Но рискуем мы лишь инструментом, а они жизнями. Так козыри легко уйдут в расход, — грустно проговорил святой в черной, немного грязной рясе. — И чем мы отплатим инструменту…

— Бабла им хватит на всю жизнь, — проговорила женщина.

— Лучших баб, — бросил один из мужчин.

— Деньги — говно, бабы предают, — проговорил один из мужчин. — Уважение лучшая оплата.

— Популярность? — несмело произнес кто-то наигранным голосом.

— Что вы несете? — рассмеялся слепец Алексий. — Вы себя то слышите? Убогие.

Заголосили, возмущаясь, сидящие за круглым столом, но вдруг проговорил тот, что из тьмы, тихим, властным голосом.

— Свободой, будем им платить свободой, которой нет у нас самих.

— Хорошая плата, — усмехнулся святой слепец Алексей, духовник Тамары. — Но сможешь ли ты им это дать?

— Мое слово нерушимо, — провозгласил голос из тьмы. — Свобода это то, за что умирали все и всегда. Выживут, даю слово, у них будет свобода.

— Да будет так, — грустно проговорил слепец. — Я уговорю наш инструмент, но помните, оплату гарантируете вы.

Конец интерлюдии.

Сбылась мечта идиота, я попал в Европу. И то, что я увидел, уверило меня лишь в одной мысли.

Огонь, лишь бушующее святое пламя может принести чистоту этому миру, погрязшему во лжи, в мерзости. Грязь была невыносима, я брел словно по шею в зловонной жиже, чувствуя, что вот-вот захлебнусь.

От мыслей о той мерзости, что творится вокруг, меня невыносимо тошнило, но нам в этом мире приходится жить.

Другого мира у нас нет. Я шел по грязной, вонючей улице Парижа в спортивном костюме, с татуировкой на голове в виде штрих кода, нечитаемый, не меченный.

Проклятый всеми богами.

Простой русский Кгбэшник, у которого нет свободы выбора, идти или не идти на задание.

Париж в первую очередь изменился своим населением, каждый второй сделал себе по десять пластических операций, каждый пятый улучшенный человек, а если по простому мутант с начинкой из чипов или с видимыми внедрениями каких-то лишних мышц, которые были словно обязательно виды окружающим, обтянутые штанами шланги даже меня пугали.

Здесь было свое понимание о красоте, природная красота особо не ценилась. Тремя сиськами никого не удивишь, любая любовь законна и любой наркотик легален в Париже, от которого осталась лишь жалкая, омерзительная тень.

Или, если точнее, это разлагающийся труп былого Парижа.

Но кое-что не изменилось.

Даже через века я русский, и я им враг.

Рядом со мной шел такой же простой мужчина как и я, из небольшого городка. Но которого все устраивало и жутко веселила моя реакция.

Ну да, Иннокентия сложно назвать простым в его-то розовой шубе, но мы в Париже, его улочки видели и не такое.

Было ли нам страшно на подводной лодке нестись по морям в сторону Парижа? Трястись по поездам, засыпая среди обгаженных полуграмотных Индийцев и чуя, что нас ищут с собаками, у которых стальной череп. Нет, не страшно.

Страшно было ехать через Германию, которые вспомнили о нацизме, где за направленный не на того человека взгляд можно было поплатиться порванной толстой кишкой в лучшем случае.

Мы два Эспера, два гребаных сверхчеловека, за поимку которых могли дать… много чего дать, и даже денег.

Мы неделю дурили головы всем, таможне, полицаям, разведке в евро-стране, и вот добрались до богом забытой бывшей столицы Франции. Которая сильно пострадала в следствии взрывов атомных станций и небольших потрясений в виде революций. Из-за чего только тут не было революций, одна из последних за права животных заниматься сексом с теми, с кем они хотят этим заниматься.

— Долго нам? — просипел я изменённым голосом, потирая поверхностный имплантат на щеке, который сделал из меня араба, и посмотрел на индуса в розовой шубе.

— Не по-русски, — в сотый раз одернул меня Кеша. — Хоть и стоят подавители звука, но че ты арабский не выучил?

— У меня все плохо с языками, — выдохнул я, осматриваясь в парке. — Оно так везде?

Чего только вокруг нас не было, вон чувак сношается с собакой, а вон девочка обслуживает негра. А, нет, это не девочка, просто похожа.

Париж, конечно, город любви, но нос щепало от запаха говна и химической наркоты. Можно ли в парке заниматься сексом? В Париже можно. Колоться около людей, что занимаются сексом? В Париже можно. А срать, когда колешься и при этом заниматься сексом можно? Как я вижу, в Париже и это можно.

— Да, Ауф, везде, — проговорил спокойно Иннокентий. — И мы должны были стать такими же.

— Доставай ппш, пора воевать с французами, — усмехнулся я, смотря как из под розовой шубы Кеша безропотно достает простенький пистолет-пулемет, напечатанный на переносном принтере, и передает мне. — Ты готов прорываться?

— Нам еще около десяти километров, — обеспокоенно проговорил чтец мыслей и памяти. — Ты уверен, что не обойтись?

— Жопой чую, не обойтись, — проговорил я, наведя ПП на окно, в котором стоял ребенок и пристально смотрел на меня. — Сейчас начнется.

За время, что мы ехали по Европе, Иннокентий усвоил одно правило: что бы я ни делал, насколько бы это безумно ни было, это нужно делать. Мы с ним это обговаривали не раз. И на практике устанавливали, что так надо.

— А я доверяю твоей жопе, — проговорил Иннокентий, доставая из под шубы плазменный дробовик.

Сердце мое замерло, я знал куда стрелять, но мне не нравилось, что я должен был стрелять именно туда, куда меня тянуло стрелять, в окно третьего этажа, в ребенка, и потому я закрыл глаза. Очередь ушла точно в окно, и только затем я открыл глаза. Когда-нибудь я поплачусь за веру своей чуйке.

— Делай проход, там, — холодно проговорил я, видя, как окно искрило, это был иллюзорный экран. За окном стоял модифицированный железом солдат с пулеметом, железная часть его еще была жива, но бесполезна, а голову я расколол пополам. Киборг был скроен плохо, у армии явно проблемы.

Справа я почувствовался сумасшедший жар, что пролетел от Иннокентия и без взрыва вошел в здание. В стене появилась дыра, размером два на два, а в парк, словно град в июне, уже падал десант.

Из летающих машин с высоты тридцати метров падали на землю сотни роботов. Барабанный магазин моего ппш был еще полон, и я поливал из него десант, а также машины, одна из которых загорелась и рухнула на один из домов, взорвавшись. Погребя пару десятков мирных… А в принципе плевать на них, мое внутреннее чувство справедливости не колыхнулось, а значит чутье говорит, что хороших людей там не было. Либо вообще людей.

— Вперед! — потянул я Иннокентия в проход, а по нам начали отрабатывать из магнитных и плазменных пушек. Мы неслись внутри домов, проделывая себе путь плазменным орудием, а по нам снаружи отрабатывали из всех орудий.

— Мы сдохнем! — закричал Иннокентий, когда на него рухнула стена.