Кажется, я привела супруга в полное замешательство. Минуту назад он готовился разорвать мое бренное тело на части за спасение своей жизни, а сейчас просто стоял, молчал и комкал в руках джеллябу из синего хлопка. Да с такой силой, что ткань совсем измялась от варварского обращения.

– Мы женаты, – заявил Пол как-то осторожно. – Супруги друг друга не стесняются.

– Обнаженное тело – грех! – запыхтела я.

МакГиннес наверняка закатил глаза. Он так громко фыркнул, что я вздрогнула и невольно посмотрела на него: за длинным одеянием скрылся крепкий торс, как раз там, где шрамы заканчивались и начиналась тонкая поросль рыжих волос.

Наклонившись за лежащими на земле перчатками и бурнусом, Пол пробормотал:

– Вам детей приносят джинны под дверь?

Я моргнула, затем наклонила голову к плечу.

– Любовью занимаетесь под простыней, чтобы ваш бог не рассердился. Неудивительно тогда, что у вас женщины ходят замотанные в мешки по самые глаза.

Обида обожгла нутро, и я притопнула ногой. Слова о любви же решила пропустить мимо ушей: нельзя рассуждать о подобных постыдных вещах среди бела дня, когда взгляды Мудреца обращены на головы его детей.

– Мы заботимся о скромности души и чистоте наших тел, – возразила я упрямо.

Глупый ишак! Что он вообще понимал в традициях Маракеша? Никабы и хиджабы служили двум целям: защищали от жары и скрывали достоинство женщины. Мы прятали красоту от посторонних глаз, чтобы никто не смел оскорбить нас ни словом, ни действием. Каждая девушка знала, что хранить тело до свадьбы – ее прямая обязанность. Кому нужна падшая женщина? Ни один мужчина не притронулся бы к той, которая не сохранила достоинство.

Неприятная мысль пробралась в привычные рассуждения. Я – плод греховной любви. Грязная от рождения, проклятая собственными родными. Моя мама не уберегла себя от посягательств постороннего человека. Мне ли рассуждать о вере, чести и возмущаться непониманием наших законов чужеземцем?

Закрыв рот, я молча опустила голову.

– Если ты настолько верующая, почему нарушила традиции страны и сбежала?

Резонный вопрос, а вот ответа у меня не нашлось. Пол громко усмехнулся, натянул перчатки со скрипом и перебросил бурнус через руку. Некоторое время он стоял, будто ждал слов возмущения, однако я продолжала изображать статую.

– Врать себе – худший грех человека. Однако люди снова и снова совершают его, – протянул МакГиннес куда-то в пустоту. – Проще сдохнуть, чем следовать всем канонам. Неважно, Мудрец их диктует или бесчисленные боги моей страны. Показательная святость – просто обратная сторона лицемерия, Ясмин. Только и всего.

Пол ушел, а я продолжала разглядывать крохотные песчинки под ногами. Наш странный разговор, который начался с запугивания и закончился рассуждением о натуре человека, оставил после себя странное чувство беспокойства. Мне не дано понять мужчину, по воле небес ставшего моим супругом. Его философия и рассуждения мне были не близки.

Вздохнув, я нашла выпавшие из рук вещи и застыла. Решительность пришла вместе с осознанием слов МакГиннеса. Внезапно я ощутила, как жажду преодолеть нашу стену взаимных противоречий. Ведь несмотря ни на что, мы теперь муж и жена.

Нравилось нам это или нет.

– Али, опять отправишь Ясмин ко мне в момент купания – убью.

Слуга сделал вид, что глух и слеп. Неспешными глотками поглощая чай из глиняной чашки, он наслаждался видами горящего пламени в костре, вдыхал ароматы природы и вообще прикидывался частью оазиса. Вот как та пальма, только хитрее. Взгляд из полуопущенных ресниц – единственное, что мне сказало о его мыслях.

– Ты понял меня? – я грозной тучей навис над слугой.

Бедняжка чуть не обмерла от страха. Потом внезапно вспомнила о скромности, и вся тирада, которой я разразился на берегу, уплыла в молоко. Если сначала женушка испугалась, то потом принялась яро отстаивать свои традиции. Будто не она дрожала листочком на ветру в моих руках, жалобно хлопала пушистыми ресницами и проливала хрустальные слезинки.

Боги, женщин понять невозможно. Они не просто странные, они очень странные! Мне бы давно принять сей факт, однако я упрямо от него отворачивался. Хотя уж кто-кто, а та же Амалия в свое время не раз вводила меня в ступор. Или кузина – вот уж точно неугомонное создание, призванное на голову мужчин в качестве наказания. Бедолага Грант – наш несчастный сосед – однажды прочувствует всю силу любви Эйлы и вряд ли после нее останется в здравом уме.

Может, хоть племянницы вырастут нормальными?

– Господин, – Али сложил руки на коленочках и скромно потупил взор. – Вы ко мне несправедливы. Я всего лишь показал нашей спутнице, в какую сторону идти. Клянусь, ни одной дурной мысли в голове не держал.

Он поднял ладони вверх и улыбнулся.

– Шайтан, – цыкнул я.

– О, господин, вы становитесь ближе к нашему народу! Поверьте, нет лучше женщины, чем маракешка. Самые прекрасные, чувственные и любящие создания на земле.

– Ты же Ясмин терпеть не мог, – прищурился я и скрестил руки на груди. – Теперь с чего свахой заделался?

– Но, но, – погрозил пальцем Али, – не путайте частное мнение с общепринятым каноном!

Я закатил глаза второй или третий раз за день. Болтливость слуги немного раздражала, но помогала справиться с растерянностью, которая поселилась в моей душе после разговора с Ясмин.

Реакция оказалась ожидаемая. Даже Амалия, повидавшая всякое за годы на фронте, закусила губу и отвела взгляд, когда Зидан впервые снял бинты. Вместе с другими некромантами он, не отрываясь, смотрел на последствия боя с торфяным монстром, будто не верил своим глазам. Раз за разом некромант задавался вопросом: как я выжил при таких увечьях? В общем-то, я и сам не знал ответа на этот вопрос, лишь обрывки воспоминаний иногда вспыхивали в голове.

Дорога до Арканта от места итоговой схватки почти стерлась из подсознания. Путешествие обратно прошло в тумане под острые уколы боли. Изредка между ними прорывались раздражающие уговоры Терлака потерпеть и бормотание гоблинов с гномами. Последние точно раз двадцать поссорились, а потом еще поспорили на мою смерть.

Спор закончился ничьей в пользу жизни. Спустя несколько недель длительного лечения под присмотром невестки я смог самостоятельно дышать и двигаться. Только с колдовством дело обстояло иначе. Зидан, королевский лекарь-некромант, разводил руками. Хотя русалочья чешуя отлично прижилась на обгоревших участках, она все равно не убрала шрамы и не восстановила нервные окончания. Никакие мази, настои и массажи не могли вернуть мне прежний вид, а различные лекарственные сборы – снять боль.

Иногда я думал, что совсем не заслужил второго шанса. А порой – что лучше бы умер на том берегу канала.

«Мы всегда были кузенами, но не родными братьями. Вроде близкие люди, а доверия ни на грош. Хотел бы я все исправить, вернуться с войны раньше и спасти нас».

Вздохнув, я плеснул чай и установился на душистый напиток. Пока считал листья на самом дне глиняной чашки, скребущие мысли плавно перетекли от картин прошлого к последнему разговору со старшим братом.

– Одна кровь, один народ, – усмехнулся в тот вечер Терлак.

Задание короля давило тягостным бременем на плечи, я сосредоточенно собирал по комнате нехитрые пожитки и раздраженно бросал их в седельную сумку. Присутствие братца подливало кипящего масла в котел раскаленного гнева: мы недавно отпели леди Юну, которую я всю жизнь называл «матерью», – а люди и нелюди в замке спокойно продолжили мирное существование. Никто не скорбел, лишь изредка у портрета в главном зале останавливалась гномка и крестилась, чтобы через мгновение унестись по делам.

– Общие родители не превращают нас в семью, – выплюнул я, накручивая себя сильнее.

Надоели! И удушливая забота Амалии, и ворчание кузенов, и няньканье близняшек-племянниц, и всхлипы кузины по ночам. Они все с жалостью косились в мою сторону, некоторые слуги предлагали помощь в интимном плане: подать уточку, полить с ковша. На фоне массового подтирания моих соплей – выглядело особенно мерзко.