— Нет, ты идеальна, — говорит он, проводя пальцами по моей шее. — Сейчас у тебя идет кровь, ты чувствуешь рану. Воплощаешь каждую до боли прекрасную эмоцию. Ты гораздо больше, чем богиня, ты — то, чему завидуют богини.

На мгновение у меня перехватывает дыхание, затем я стряхиваю оцепенение. От нетерпения мои руки сжимаются в кулаки, я сдерживаю желание его избить.

Он подтвердил, по крайней мере, одно мое подозрение; он преследовал меня. Он видел, как я борюсь сама с собой. Но сейчас я не чувствую ничего, кроме жгучего гнева и непреодолимого желания причинить ему боль.

Его большой палец касается моей нижней губы, и в глубине его глаз горит темный голод.

Отворачиваюсь.

— Так ты хочешь сказать, что понятия не имеешь, как изменить процедуру? — я издевательски смеюсь, зная, что это ранит его самолюбие. — Что же это за ученый, который не знает, как отменить свое собственное лечение?

Он сжимает мою челюсть и прижимает мое лицо к своему, оставляя синяки.

— Я знаю, что ты делаешь. Эта заезженная пластинка не заиграет. Даже если бы был какой-то способ обратить процесс вспять, я бы никогда этого не сделал.

Я облизываю губы и улыбаюсь.

— Помнишь, в чем я поклялась? Твоя процедура не повредила ту часть моего мозга, которая жаждет мести.

Его губы растягиваются в дьявольской ухмылке, рука скользит вниз, чтобы обхватить мое горло, и я вижу в нем хищника, с которым никогда раньше не сталкивалась.

— Мы можем драться, — говорит он, — или можем трахаться. Выбирай сама. Ты же искала меня. Лично я предпочитаю последнее, но хочу ощущать твои руки на своем теле любым способом.

Дурные предчувствия пронизывают мой позвоночник. Это не тот Алекс, которого я оставила в горящей хижине.

Когда я не отвечаю, он предупреждающе сжимает меня крепче, его прикосновение воспламеняет мою кровь, как горящая спичка керосин. Он двигается и нежно целует меня в челюсть, проводя языком по коже. Мое тело восстает и сдается одновременно, сбивая с толку.

— Теперь, когда есть возможность, я хочу сделать с тобой так много вещей… заставить тебя чувствовать, — его слова опаляют кожу.

Мои веки закрываются, как будто я могу отгородиться от него, отключить рецепторы. Когда он отстраняется, я стоически открываю глаза.

— Ты изменился, — говорю я.

Черты его лица темнеют, когда он холодно оценивает меня.

— Вот что делает любовь. Ты изменила меня, сделала другим человеком.

Любовь.

Это слово в его устах — оружие.

Из всех стихотворений и сонетов, которые я читала, я ни разу не представляла себе влюбленного героя, пытающегося уничтожить объект своей привязанности. Я никогда не понимала, что читаю, ни глубоко, ни на интуитивном уровне.

Но, возможно, эти писатели никогда не поймут, что я ощущаю, когда смотрю в глаза Алексу. Может быть, есть какой-то более глубокий уровень любви, который выходит за рамки стихов и сонетов. Темная любовь, которая настолько сводит с ума, что ты жаждешь уничтожить то, что любишь, лишь потому что очень сильно хочешь.

Такая любовь, что не оставляет выбора.

Но не та, о которой кричат рыцари в сияющих доспехах.

Видимо, вот каково это — когда тебя любит злодей.

— Ты тоже изменилась, — говорит он, благоговейно поглаживая большим пальцем мой подбородок. — Поэтому я должен был быть лучше, стать чем-то большим ради тебя.

Я не знаю, на что похожа настоящая любовь, мне не с чем сравнить. А знает ли кто-нибудь по-настоящему, раз уж на то пошло? Но если это любовь… значит, это мерзкая болезнь.

Клуб освещается тускло-голубым светом. Мой взгляд прикован к участку кожи возле его глаза. Я тяну руку и провожу пальцами по его виску, ощущая грубый шрам. Отодвигаю его волосы в сторону, смотря на поврежденную кожу. Рана свежая.

Моя грудь сжимается, воздух покидает легкие. Я узнаю следы от ожога, потому что у меня такие же. Опускаю руку. Мой разум погружается в темноту.

Он хватает меня за запястье и удерживает руку. Затем его пристальный взгляд задерживается на шраме вдоль моего виска.

— Одинаковые шрамы, — говорит он. — Нам тоже нужно сделать татуировки.

— Ты сделал это с собой? — спрашиваю я с явным отвращением в голосе.

В его глазах появляется хитрое выражение.

— Меня навестил твой друг Грейсон, — говорит он мне на ухо, его рука сжимает мое запястье до боли. — Знаешь, сразу после того, как ты встретилась с его психологом.

Рев наполняет мои уши, музыка приглушается до глухого пульса.

Лондон.

Слишком много мыслей теснится в моей голове, но одна выделяется: я сказала Лондон, что Алекс убийца.

Алекс рассматривает меня, черты его лица теряют прежнюю резкость.

— Все в порядке, — говорит он, опуская голову, чтобы встретиться со мной взглядом. — Я прощаю тебя. Я виноват, что не был рядом с тобой.

Он читает неправильные эмоции на моем подавленном лице. Я не чувствую раскаяния; я в шоке.

Лондон намеренно солгала мне. Сидя напротив меня и глядя мне в глаза, она знала, что Грейсон уже разыскивает Алекса. Она знала больше того, что я ей сказала, и…

— Они знают об Эриксоне?

Алексу не требуется много времени, чтобы уловить ход моих мыслей. Внезапно наваждение исчезает из его глаз, и он смотрит на меня с ясным пониманием.

Он наклоняется, чтобы сказать мне на ухо:

— Знают. Но они не знают, кто из нас его убил.

Мне требуется мгновение, чтобы переварить эту информацию, прежде чем я посмотрю Алексу в лицо. Грейсон подверг Алекса своим собственным пыткам, как и утверждала Лондон. Но он оставил Алекса в живых, что для него несуразно.

И Алекс нашел меня. Не потому, что он преследовал одну из моих целей, а потому, что он искал меня.

Внезапно я чувствую себя в ловушке.

Оглядываю сверкающий клуб, опасаясь каждой пары глаз, которые смотрят в нашу сторону.

Лондон могла ослабить меня. Грейсон мог убить Алекса.

Они этого не сделали.

Они чего-то хотят.

И Алекс здесь, чтобы дать им это.

Медленно поднимая руки, я обвиваю их вокруг шеи Алекса.

— Устроим шоу, — говорю я.

Он колеблется, его мышцы напряжены. Я придвигаюсь ближе к нему, подстраивая свое тело под его, каждый контур и изгиб идеально вписываются. Мои груди трутся о его грудь, от трения напрягаются мои соски, и я пытаюсь игнорировать ноющую пустоту между ног от ощущения его эрекции, прижимающейся к моему тазу.

Никогда не возникало вопроса о том, сочетаемся ли мы с Алексом физически. Его стройные мускулистые очертания подходят моему телосложению. Он сильный и может целовать меня, пока не перехватит дыхание, с ним мне так легко закрыть глаза и погрузиться в ощущения.

Он мне ближе так, как никто другой. Что чертовски сбивает с толку, ведь мое тело борется с потребностью, а разум сражается с сердцем, которое помнит, что Алекс разрушил все шансы на доверие между нами.

Но дело не в доверии, или вожделении, или даже любви.

Речь идет о том, чтобы оставаться в живых настолько, чтобы узнать, что будет дальше.

Несмотря на предательские эмоции, какая-то часть меня хочет бороться, жить. Может быть, не вопреки, а благодаря им. Дурацкая головоломка, в которой у меня сейчас нет времени разбираться.

Я запрокидываю голову и смотрю в живые глаза Алекса, освещенные кружащимися бликами и похотью.

В эту же секунду я вижу, как его сопротивление ослабевает. Его забинтованная рука обхватывает мою поясницу, а другая тянется к моему затылку, запуская пальцы в волосы.

— Блейкли… — его тон настойчивый, мое имя звучит как мольба.

Я бы хотела, чтобы этого было достаточно.

Если бы я родилась другой, возможно, так бы и было.

— Драться или трахаться, говоришь… я сделала выбор, — стискиваю его раненую руку, впиваясь пальцами в повязку.

Он отшатывается, я хватаю его за плечо и целюсь коленом между его ног.

Только Алекс ловит мою ногу, просовывая руку под колено и прижимая мое тело к своему.