Вся моя предыдущая жизнь кажется отдаленной.
Побочные эффекты лекарств и электрошока. Потеря памяти — одна из самых заметных побочек. Алекс утверждает, что излечивает меня от болезни, но, если он случайно не убьет меня, то лишь поджарит мой мозг, а не вылечит.
Я стану пустым сосудом. Безжизненным. Полагаю, тогда он сможет заявить, что я вылечилась, поскольку не останется ничего от прежней девушки. Я буду одной из тех пускающих слюни, с пустыми глазами, коматозных пациентов, которые в постоянном ступоре.
Надеюсь, он убьет меня.
Ночь — единственное время, когда Алекс выпускает меня подышать свежим воздухом, как какое-то животное из клетки. И только наверху лестницы подвала, не давая шанс на еще одну попытку побега. Я провожу свои пятнадцать минут, глядя на звезды. Здесь они великолепны, в отличие от города, где им приходится конкурировать с ярким светом фонарей.
После той ночи на лестнице Алекс не смотрел на меня дольше пары секунд, необходимых для того, чтобы отметить наблюдение. Он не прикасался ко мне, кроме как для того, чтобы получить обновленное сканирование мозга. Сохраняя дистанцию, он уверяет, что не совершит ошибки — что он не даст мне шанса снова сблизиться с ним.
Собрав все оставшиеся у себя умственные способности, я открываю блокнот на отмеченной странице. Алекс, правда, принес мне блокнот. И ручку. Я знаю, что он читает мои записи, пока я под наркозом, поэтому сегодня пишу отрывок, который, надеюсь, дойдет до него. Последняя попытка избавить себя от этой участи.
По какой-то причине, когда я прикасаюсь ручкой к странице, в моей голове всплывает образ Эриксона в мятом деловом костюме. Я чувствую запах кофе, чувствую металлическую ложку в своей руке. Закрываю глаза и вижу слова на странице, заметки, которые я делала тогда о своей цели.
Вспоминаю, кем я была. И презираю тот факт, что на ум приходит этот дебильный Эриксон, но я цепляюсь, несмотря ни на что, потому что это связывает меня с Блейкли и ее жизнью.
Затем пишу:
Лесное небо — это кровь, на деревьях черные вены. Разложение — это ветер, который шепчет в ветвях, разъедающий, разрушительный. Подобно гнилой почве, пожирающей корни, он отравляет мое тело, крадя ту жизненную сущность, которая делает меня живой.
Тени не могут существовать без солнца, но звезды горят, как ад, на фоне черноты, погружая меня в самую глубокую тьму. Неизбежная пустота, когда он запирает замок на цепи.
Алекс верит, что я больна, но его инфекция еще более темная и чудовищная.
Ее смерть — это его недуг, гноящаяся болезнь, сочащаяся из пор. Избавиться от своей тяги к возмездию — единственное лекарство, которое он так ищет, иначе он самоуничтожится.
Лесная гниль просочилась в него, и только очищающая вода освободит нас.
При звуке его приближения я прекращаю писать. Надеюсь, мои мысли достаточно абстрактные, волнующие и даже немного соблазнительные. Я и раньше просила его сводить меня к воде, но каждая просьба встречалась молчанием. Прежде чем мой разум окончательно сломается, мне нужен последний шанс увидеть внешний мир.
— Результаты не лгут, — говорит он, входя в комнату. Сегодня он потрепанный. Небритый, выражение лица усталое, волосы взъерошены. — Я пытался воспроизвести их снова и снова… но данные бросаются в глаза.
Он расхаживает по комнате, как будто меня здесь нет, бормочет что-то бессвязное и размахивает руками. Я сажусь обратно на койку, пытаясь остаться незамеченной. От этого я ощущаю себя слабой, жалкой. И ненавижу Алекса так, как никогда раньше, потому что никто никогда не заставлял меня чувствовать себя такой беспомощной.
Он натягивает лабораторный халат и катит тележку с компьютером. Погружен в свои мысли, просматривает страницы с данными. Я смотрю мимо него на ключи, висящие на стене. Они так близко, но просто недосягаемы.
— Это переменная. Единственная разница, — бормочет он себе под нос. — Я должен воссоздать первый сеанс.
Чувство, похожее на страх, охватывает меня, миллион воображаемых паучьих лапок пробегают по коже. Тело напрягается и становится горячим при мысли о том, что я снова испытаю.
— Алекс, — я пытаюсь привлечь его внимание, но он поглощен работой. — Алекс…
Вздрогнув, он отрывает взгляд от экрана.
— Мы теряем время, — говорит он. — Анестезия влияет на молекулярную структуру соединения. Единственный способ добиться прорыва — повторить первое лечение. Но на этот раз на более высоком уровне.
Я слаба, измучена и скоро сломаюсь, но не могу просто сдаться. Поднимаюсь на ноги и вздергиваю подбородок, с той силой, которая у меня еще осталась.
Он останавливается на расстоянии, чтобы я не могла до него дотронуться. Снимает очки, кладет их на тележку, затем с любопытством рассматривает меня. На мне та же одежда, что и вчера. Эту же надену завтра. Я перестала мыть волосы, и они превратились в спутанный беспорядок с отросшими темными корнями. Но он смотрит на меня так, словно ничего не замечает. Не видит темные круги у меня под глазами. И бледность моей кожи.
Нет, для Алекса — прямо здесь, в момент открытия — я самое прекрасное, что он когда-либо видел.
Я — его ответ.
И когда он приближается ко мне, я набрасываюсь на него со всей силой, на которую способно мое тело.
В конце концов, этого недостаточно. Он усмиряет меня и тащит к каталке, где вкалывает мне свой коктейль-наркотик, и мое сердце выпрыгивает из груди, когда я вижу, как электроды приближаются.
— У всего в природе есть защитный механизм, — говорит он с безумным блеском в глазах. — Ты сильная, Блейкли. Упрямая. Самая стойкая из объектов. Твой разум отказывается сдаваться. Но даже самый сильный защитный механизм можно сломать. Просто нужно найти слабость.
Я пытаюсь уйти за пределы сознания, в какое-нибудь отдаленное место, подальше от него и этого ада. Но когда появляется ток, я чувствую каждый электризующий импульс. Мое тело — громоотвод для боли.
Я слышу музыку. Струны натянулись, смычки скребут по ним с оглушительной скоростью. Мучительная симфония пыток и Алекс — дирижер.
Крик вырывается из моего рта, и не прекращается, пока горло не начинает гореть огнем. Алекс увеличивает напряжение до тех пор, пока мое тело больше не может выдерживать мучений, и, к счастью, этот психотический уровень ада исчезает.
Крошечные отблески луны омывают бесконечное пространство наверху.
Я невесомая. Бестелесная. Нет ни боли, ни воспоминаний. Только знание о существовании и прохладное ощущение. Темные облака движутся по ночному небу, безмятежность нарушена.
На краткий миг я подумала, что умерла.
Прижимаю пальцы к ладоням и слышу отчетливый всплеск.
Я подвешена в воде. Затем до меня доходит ощущение его рук. Смотрю на звезды, чтобы отгородиться от реальности. Я хочу, чтобы река поглотила меня.
Никтофобия — это боязнь ночи. Я узнала об этом от Алекса, он полон информации, когда речь заходит о мозге и фобиях. В моей голове крутятся бесполезные мысли.
— Кто может бояться ночи? — наверное, я говорю это вслух, потому что внезапно сверху материализуется лицо Алекса.
— Более десяти процентов взрослых боятся темноты, — говорит он. Его лицо в тени. Он — темный силуэт на фоне кобальтового неба.
Я смотрю в его глаза, которые блестят, несмотря на отсутствие света, а затем отворачиваюсь. Вода заливает мне ухо, приглушая слух.
— Когда ты не проснулась, я подумал, что вода поможет тебе прийти в себя.
Он ищет одобрения или какого-то принятия с моей стороны. Я слышу в слабом тоне его голоса эту раздражающую потребность в прощении.
Он похож на некую зловещую версию доктора Джекила и мистера Хайда24, и это его джекиловская сторона пытается смягчить ущерб.
Чем больше я прихожу в себя, тем сильнее ощущаю этот ущерб. Мои мышцы слабы и болезненны, голова пульсирует, острая боль рикошетом отдается по черепу. Я вынимаю руку из воды, чтобы дотронуться до виска. Кожа там шершавая. Наверное, ожог. От более чем четырехсот вольт электричества.
