– И что, Юль? – в голосе Влада проскальзывает явное раздражение. Чиркаюсь о вторую скалу. Тоже больно, но меньше.

– Он искал помощницу. Предложил мне… – Пульс взводится. Я знаю, зачем делюсь. Хочу поддержки. Мотивации. Сил хочу. Делаю вдох-выдох. Фокусируюсь взглядом на лице Влада. – Но у него есть враги. Один из них – владелец этой квартиры. Он предложил мне… Да даже не предложил, мне выбора не оставили… Я должна следить за Тарнавским и передавать информацию нужным людям… За это мне – деньги. Квартира. Потом обещают работу…

– И ты что? – Вопрос бесцветным голосом отзывается дрожью. Я не понимаю: это осуждение или нет?

– Я не могу, Владь. Я ничего не передаю. Но и ему сказать правду не могу. Он уже не поверит. Мне кажется, я в западне. Что делать – не знаю. Я жить не смогу, зная, что получила счастливый билет за счет чужого горя. Я не говорю, что он святой, но нельзя так…

Музыкальный трек заканчивается. В комнате на несколько секунд повисает полная тишина. Я жду какой-то реакции, а Влад смотрит на меня и молчит.

– Он тебя спас. Я не могу так с человеком, который нас всех тогда спас…

Складка между бровей Влада медленно расслабляется. К своему удивлению, я вижу, что брат ухмыляется.

Откидывается на спинку стула, складывает руки на груди и чуть склоняет голову.

– Ты прикалываешься, Юль? – Вопрос Влада заставляет опешить. Я хлопаю глазами и не знаю, что сказать. Очевидно, нет. Я душу изливаю. Хочу услышать, что права. Что умница. Что он гордится. И что он поступил бы так же.

А Влад шумно выдыхает и качает головой. Вдруг чувствую себя… Дурой.

Брат встает и, продолжая покачивать, делает несколько шагов в центр комнаты. Разворачивается.

– Ты себе такого придумала, Юль. Такого, блять, придумала… Кто тебе сказал, что он меня спас? – Молчу. Влад снова ухмыляется. – Ты малая была. Не помнишь ни черта. А я помню…

Мое тело каменеет. Душа морщится. Ей кажется, так будет менее больно. Но я сомневаюсь. По курсу падения – еще один пик. Чувствую, что этот прошьет насквозь.

– В смысле? – Спрашиваю хрипло. Дарю Владу плюс один повод усмехнуться.

– Меня любой вытащил бы, Юль. Просто любой. Тарнавский нихуя особенного не сделал. Там дело было плевое. Всем же понятно, что я не виноват. Он меня взял не потому, что хороший, честный, благородный, а потому что увидел, что на нас можно легкие бабки поднять. Ты знаешь, сколько это матери стоило?

Сердце ухает в пятки. Нет. Я не знаю.

Влад улыбается шире. Это не потому, что ему смешно. Я чувствую горечь. В нем. В себе. В воздухе.

– Он помог занести судье, Юля. Они все бабки, которые тогда были у матери, поделили на троих: прокурор, судья, Тарнавский твой. Считай, нашу с тобой квартиру на троих поделили. Не такую, конечно, но… Мать всю жизнь для нас копила, а отдала ему. Он – такой же пидар, как остальные. Или ты думаешь он сейчас на договорняках не сидит? Ты такая наивная, малая…

Влад качает головой. Не знает, что отнимает у меня последние крупинки надежды.

Мой взгляд соскакивает с его лица. Я упираюсь в стену. Смотрю на мелкий узор декоративной штукатурки и стараюсь снова задышать.

Наверное, мне достаточно, но Владу попросить не продолжать я физически не могу. Парализовало.

– Он гнида, Юль. Все они гниды. И если тебе, чтобы выгрызть счастливый билет, нужно помочь одной гниде утопить вторую – даже не сомневайся. Нас никто не пожалел тогда. И мы жалеть не должны. А это… – Влад делает оборот вокруг оси, ловит мой взгляд, подмигивает: – Считай, компенсация. Пользуйся, малая. Твоя совесть чиста.

Глава 32

Юля

Я хотела получить от Влада поддержку и мотивацию, а получила разбитые вдребезги иллюзии.

Я всё придумала. Просто всё. Меня ввязали не в драку, где с одной стороны зло, а с другой – добро, требующее моей защиты. Я ценой собственного будущего все это время защищала негодяя, который обворовал мою маму.

После отъезда Влада ночь прорыдала в подушку.

Я всего этого не знала. Я идеализировала себе Тарнавского. А он… Он же вот именно такой, каким я вижу его сейчас.

Был. Остается. И будет таким.

Ходить на работу и взаимодействовать с ним становится невыносимо.

Я чувствую себя пойманным в клетку животным. К прутьям подведен ток.

Мое спасение в изможденности. График в суде сейчас сумасшедший. Бесконечные судебные заседания. После шести – бумажная работа.

Я исполняю ее и пропускаю мимо ушей любые ремарки работодателя. В столе лежит заявление об увольнении. Я успокаиваю себя тем, что скоро уйду.

Странно, но желание мстить так и не родилось. Если чего-то и хочется — то отмыться.

В эти дни даже в лицо ему не смотрю. Его голос вызывает дрожь. Взгляд липнет к коже и клетка за клеткой сжигает ее, делая меня еще более уязвимой.

Мне больно. Мне страшно. Но жажды его крови нет.

Я хочу спрыгнуть и забыть. Его. Его поступки. О его существовании. Если это, конечно, возможно.

Под светом фонарей сворачиваю в свой двор и ускоряюсь.

Сейчас почти полночь. Бойцовская собака продолжает меня трепать. Я еле волочу ноги, хочу упасть на подушку и уснуть.

Но в спину бьет яркий свет фар. Страх прокатывается горячей волной по позвоночнику. Мешает дышать ровно. Ускоряет биение сердца.

Нельзя этого делать, но я оглядываюсь.

Белый свет слепит. Надежда на совпадение рушится вслед за остальными моими надеждами. Я отлично знаю этот внедорожник.

Знаю… И знать не хочу.

Отвернувшись, продолжаю путь к подъезду. Лезу в сумку и задеревеневшими пальцами пытаюсь найти ключи от квартиры.

Не могу сейчас говорить. На дуру упаду. Сделаю вид, что не узнала. Юркну в подъезд, телефон выключу. Закроюсь в квартире и лягу спать.

Иду так, что машина объехать меня не может. Чувствую, что она подпирает. Жар лижет бедра и ягодицы. Делаю шаг в сторону подъезда — внедорожник газует, совершает слишком умелый, как для меня, маневр, и тормозит рядом.

Стекло со стороны пассажира опускается. Я продолжаю идти. Перед собой смотрю. Дышу рвано, пока не слышу командирское:

– В машину. Ю-ля.

У самой душа уходит в пятки, но я доигрываю. Подпрыгиваю, прижимаю ладонь к грудной клетке, смотрю на Смолина как бы удивленно.

Понимаю, что мои актерские способности его ни черта не интересуют.

– Ой… Это вы! Вы извините, Руслан Викторович, но я не могу сейчас… Мне маме надо позв…

– Сядь в машину, Юля.

Смолин глушит мотор – вместе с ним гаснут и фары. Во дворе становится еще темнее, чем было. Меня сковывает огромное нежелание.

Я… Просто не хочу. А сказать об этом вправе?

– Юль… – Сдаюсь. Дергаю ручку и сажусь на высокое кожаное сиденье.

Захлопываю дверь. Тут же слышу характерный щелчок.

Стараюсь справиться с паникой. Я близка к тому, чтобы сходить в церковь и поставить свечку. Знать бы еще, кому в таких случаях молятся…

– Я вчера тебя часа два ждал в квартире, Юля, – голос Лизиного отца звучит обманчиво спокойно. Я на секунду жмурюсь, потом распахиваю глаза и смотрю на него, сводя брови в напускном сожалении.

– Простите, Руслан Викторович. Меня Тарнавский задержал… Столько работы сейчас… Я вчера в десять ушла. Сегодня вот…

Создаю суету, от которой и саму тошнит. Взмахиваю рукой, мажу взглядом по дисплею со временем.

– Полночь почти. А я только из суда еду… Как сидорову козу гоняет. Я ни есть не успеваю, ни…

– Написать что помешало? – Он спрашивает так же спокойно, запуская по моему телу бешеные скачки мурашек.

Помешало мне отчаянье. Но я этого сказать не могу.

– Забыла, – тяжело вздыхаю и смотрю на мужчину виновато.

Это напоминает мне, как играла перед Тарнавским, когда он водил языком по моей коже, зажав на своем столе. До недавних пор – это было самое яркое мое горько-сладкое воспоминание. Теперь на нем слезы сжимают горло. Я чуть не отдалась подлецу.

– Больше не забывай, Юля. Договорились?