— Чутье, умение, дедукция, мсье министр! Мои люди умеют работать вслепую… Отдел установления личности снял слепки следов различных ступеней на месте преступления… Мастер, устанавливавший охранную сигнализацию, сам во всем сознался. Его образ жизни сыграл с ним злую шутку…

Я слушал, еле сдерживая улыбку, когда префект добавил, персонально адресуя это моему Толстяку:

— В отличие от сыскной полиции, мы не нуждаемся в информаторах… Применяем у себя только современные и научные методы…

Американца в наручниках я оставил в одной из машин, прибывших по приказу уголовной полиции Ниццы для подкрепления. Таможня занималась овчарней. Улов, надо сказать, очень даже неплохой. Еще чьи-то головы полетят, ниточка, когда за нее потянут, выведет на других преступников. Я сел в «фиат» Лилиан.

— Какой же все-таки мерзавец этот Лангуст, — воскликнула она.

— Какой Лангуст?

— За кого вы меня принимаете, инспектор? Разве не Лангуст сдал вам оптом всех нас? Только у него одного была полная информация об этом деле. Медан, Нью-Йорк, овчарня… У них это неплохо получилось! У него и Пенелопы. Но Пенелопа, конечно, не доносчица…

Лилиан была красива. Я по достоинству оценил ее жесткий взгляд, устремленный на нескончаемый поток ревущих машин. Теперь речь пойдет не об овчарне из старых камней, затерянной где-то в сельской глуши, а о площади Согласия в самом центре Парижа в шесть часов вечера.

У меня не выходил из памяти взгляд Рокко в бликах от стекла полицейской машины, проехавшей мимо меня. Его глаза совсем не были похожи на глаза бродяг, которых мне часто приходилось арестовывать на своем веку. Они не были бесцветными, не свидетельствовали об упадке духа… Источали только жизнелюбие и радость.

Американец… Чертов мужик! Ему по плечу заменить всех этих донов из Сицилии и Америки…

Может быть, это следствие усталости от долгой погони? Я испытывал к нему необъяснимое чувство любви… Но, в конце концов, мне же просто нельзя влюбляться в эту птичку!

В десяти километрах к югу от собора Парижской Богоматери прямо посреди огородов расположилось гранитное строение. Это тюрьма Френ.

Внутренний мир Френ отличался своеобразием, для проходимцев он означал крушение всех надежд. И все это находилось в пригороде столицы посреди сельского пейзажа. Всякий раз, когда я попадал сюда, облокотившись на поручни автобуса номер сто восемьдесят семь, особенно в разгар лета, возникало чувство, что я еду в отпуск. Здесь я мог полностью отвлечься от Санте, где всегда приходилось полной грудью вдыхать запах плесени.

Всего в двухстах метрах от помещений с заключенными, если идти вдоль проезда, который какой-то местный остряк окрестил проспектом Свободы, находилось центральное здание санчасти с двумя входами: одни монументальные ворота были предназначены для въезда тюремных фургонов, а другие, более скромные, служили для входа служащих и посетителей.

Всем хорошо известно, насколько заключенные нуждаются в моральной поддержке со стороны близких. Поэтому пришлось переоборудовать один медицинский кабинет в комнату для свиданий. Между двумя решетками располагался дежурный, который внимательно ко всему прислушивался, и взирал на все с нескрываемым недоверием. То с одной, то с другой стороны раздавались пронзительные крики, от которых пальцы сильнее сжимали решетку.

Все те десять дней, прошедшие с момента перевода Американца сюда в палату номер сто сорок три, находящуюся в торце больничного корпуса, он не переставал изыскивать варианты возможной организации побега. Вот уже длительное время его не оставляла мысль перебраться через стену, отделявшую его от свободы. Ведь в каждой тюрьме есть свое слабое место, нужно только его найти.

После его перевода из Ниццы во Френ с ним обходились так, как он того теперь и заслуживал, в соответствии с занимаемым положением. Журналисты на все лады превозносили его принадлежность к таинственному миру мафии, в цветах и красках расписали его участие в угоне века и нападении на подпольную лабораторию на Юге. Рокко не терял времени даром, он очень быстро уяснил, что ночные обходы совершались с определенной регулярностью и точностью метронома. Этот заведенный в тюрьме порядок он сопоставил с боем больших башенных часов. Когда они били четверть часа, полчаса и час, звук разносился в ночи по всей спящей тюрьме.

В обложке «Евангелия», с которым он теперь никогда не расставался, было спрятано полотно пилы из шведской стали, переданное ему Джо Блондином в подошве легких туфель, засунутое между двумя слоями резины. Служащий на приеме передач не заметил подвоха. Ведь туфли не резали как колбасу. Будучи от природы человеком недоверчивым, тюремщик все-таки согнул их вдвое по той лишь причине, что, к несчастью, незадолго до этого случая специальная контрольная аппаратура вышла из строя. Тонкое, гибкое лезвие повторило изгиб подошвы и осталось незамеченным.

Уже несколько раз Рокко принимал решение совершить побег из санчасти. Неоднократно приходил сюда по самым незначительным вопросам: несильный насморк, пищевое отравление консервами сомнительного качества. Именно в одно из таких посещений его осенило…

Он сидел в одной камере с Фредом Моралистом — Альфредом Праланжем — который всем своим сообщникам перед каждой кражей со взломом давал один совет: быть осторожными. За тюремной стеной прямо внизу находился участок вспаханной земли, огороженный небольшим забором, где тюремщики после окончания дежурства любили покопаться.

— Ты когда-нибудь видел таких балбесов, — сказал ему как-то Фред, — они во дворе посадили лиственницу.

Рокко посмотрел на угрюмое, одинокое, прямое и высокое хвойное дерево, верхушкой своей выступающее за тюремную стену. На какое-то мгновение в памяти всплыли подвиги верхолаза, совершенные им еще в молодости. Потом он пришел к выводу, что прыжок с двадцатиметровой высоты, даже несмотря на его богатый и многолетний опыт лазания по карнизам и водосточным трубам ничем хорошим закончиться не мог.

— Чем тебе мешает эта лиственница? — спросил он со своим неповторимым итальяно-американским акцентом.

— Бог ты мой, да ничем! Но сам подумай, лиственница в тюрьме, ведь это же глупо!

Обычные разговоры скучающих заключенных, но их последствия могли быть и серьезными. Конечно, лиственницу нельзя было использовать в качестве трамплина, но Рокко определил для нее другую роль. Например, она вполне могла послужить ориентиром. Достаточно будет ночью перебросить через стену веревку прямо напротив дерева…

Идея, вначале лишенная совершенства, стала затем приобретать более конкретные очертания. Думая об этом, Рокко уже отрабатывал отдельные детали побега… Мало-помалу снимались неясности, картина становилась все более отчетливой, и с каждым днем Американец уже все больше верил в успех своего предприятия. В соответствии с его планом предстояло перебраться в санчасть, перепилить решетку, спуститься во двор, добраться до лиственницы и ждать, пока ему перебросят пеньковую веревку, которая прямехонько выведет его на свободу.

Джо Блондин должен был пройти по огородам и перебросить через стену какой-нибудь тяжелый предмет, камень или разводной ключ, с привязанной к нему тонкой бечевкой, к которой, в свою очередь, дальше будет прикреплен более прочный трос. Это было совсем несложно. Главное теперь — попасть в санчасть.

И тут он вспомнил о мафиози в палермской тюрьме, который вогнал себе в руку ржавый гвоздь, устав от ежедневных придирок со стороны охранника. Гвоздь Рокко приметил на прогулке на той площадке, куда выводили опасных преступников. Сначала Мессина начал постепенно увеличивать прогулочный круг и делал это до тех пор, пока не стал касаться рукой стены. Каждый раз, проходя мимо, он цеплялся за гвоздь своими плотно сжатыми, как кусачки, пальцами и тянул его на себя. Три недели спустя удалось полностью вытащить гвоздь. В этот же вечер Американец быстро управился с чашкой плохо пахнущего бульона и вытянулся на кровати. До этого, в соответствии с заведенным в тюрьме порядком, сложил свою одежду и положил перед дверью. И только после этого начал ждать полуночного обхода. Он не сулил никаких неожиданностей.