Понятно, что это только самые приблизительные планы. К вечеру они укоренятся, пустят веточки, пойдут листочки, а уж дальше сестрички сочинят, не посрамят баронской славы!

— Пойду к Mama, — сказал я.

Без Mama денежных дел не решить, а они мне нужны, деньги: Никита принес фильмоскоп. Третью модель за это время. И — вполне приличную. Лампочка чуть слабовата, пятнадцать свечей, но это уже не к Никите вопрос. Поищем, поищем лампочку помощнее, свечей на двадцать, а лучше двадцать пять. Но зато лампочка в пятнадцать свечей греется умеренно, что тоже важно. А глаза у нас в темноте видят много лучше, чем у людей двадцать первого века. Десятисвечовая осветительная электролампочка в городской квартире — уже хорошо, все довольны.

— У Mama сейчас странник Григорий, — предупредила меня Ольга.

Распутин теперь для них на отец, не старец, а странник. Ну что ж, странник — это можно. Это справедливо. Вот только зачем он пришёл? Впрочем, Mama вольна делать, что пожелает. Хочет видеть странника — и посылает за ним.

А я странника видеть не хочу, и потому пойду к Mama позже. Успеется.

Сейчас же приведу дела в порядок. Хотя какие могут быть дела у маленького мальчика? Все свои игрушки сам я расставлю по местам! Возьму книгу в дорогу, «Le Capitaine Fracasse». Старомодно даже сейчас, но по-прежнему читают. И я прочитаю. Чтение облагораживает!

Было не по-августовски жарко. Или не по-Петербургски. Или просто мне было душно. Имеем огромную первоклассную яхту, с великолепными, как уверяют, мореходными качествами, но яхта идёт своим ходом, а мы своим, по суше. Причуды политической географии. Бремя Императора.

А не искупаться ли мне? Как ещё встретит Крым, а тут всё мило, по-домашнему.

Я послал дядьку Андрея за купальным халатом и полотенцами, а сам тихо и смирно сел на скамейку. Один в воду не лезу, дядька это знает, потому спокойно и ушёл, оставив без присмотра.

Сижу, смотрю, птичками любуюсь, что порхают с веточки на веточку. А в пруду, понятно, рыбки. Ничего особенного, караси. Даже так: карасики. С ладошку. С мою ладошку.

Вернулся дядька.

Я разделся в купальне, зашел в воду. Прохладная, но это всегда так — поначалу. Сделал шаг, сделал другой. Неспешно, как и положено особе царской крови. По колено, по грудь, и…

И внезапно на что-то наступил. Правой ногой. На острое. Очень острое. Кажется. Потому что боли-то особо и не ощутил.

Двинулся назад, оставляя в мутно-зеленой воде мутно-бурый след. Выбраться помог подбежавший Андрей, подхватил на руки, донёс до скамейки, уложил и ловко перебинтовал стопу. Бинтом из санитарной сумки, без этих сумок дядьки шагу не ступают во время прогулок.

Я чувствовал себя странно. Словно пьян. Восьмилетним-то, здесь, вина я не пил, а там, в двадцать первом веке пробовал, случалось. Голова слегка кружится, и кажется, будто я лечу. Как во сне.

— Ко мне, — приказал я дядьке. В смысле — неси меня в мою избушку. Она ближе.

Он вновь взял меня на руки, и понёс.

Чувство полёта усилилось. Не улететь бы.

— В спальню, на кровать, — продолжал я командовать.

И только когда дядька Андрей уложил меня, я осмелился посмотреть на ногу.

Ну…

Нога на месте. Бинт — кровь просачивается.

— Звони… нет, бегом беги во дворец, за доктором. Пулей! — видя нерешительность дядьки, скомандовал я. Не хотел меня оставлять одного дядька Андрей, а как не оставить? Мне врач нужен.

Телефон у меня в избушке есть, но аппарат этот сложный, и дядьки к нему не очень привычны. Пока соединят, пока растолкуют, пока на том конце сообразят… Быстрее ногами. Да и недалеко здесь. Совсем недалеко. Я дождусь.

Второпях дядька Андрей задел простыню, та упала, освободив картину. Почти готовую. Можно даже сказать, что совсем готовую. Лаком только покрыть, чтобы не осыпалось. Особым лаком. Он у меня есть. Чуть наберусь сил, встану, и…

Раз — и доктор рядом. Владимир Алексеевич. Быстро обернулся дядька Андрей. И сестра милосердия Анна Ивановна. Перебинтовывают ногу, о чём-то спрашивают, но я не слышу.

— Бутылка, — говорю на всякий случай. — Разбитая бутылка. Я наступил на донышко разбитой бутылки…

И вокруг темнота и тишина. Но нестрашные. Ни темнота, ни тишина. Наоборот, уютные.

Но я возвращаюсь в свет.

Лежу, смотрю. Вокруг сестры, Mama, Papa. Глядят на меня с испугом.

— Ничего, — говорю я. Пытаюсь говорить, потому что сил немного. — Ничего. Это пустяки. До свадьбы доживет.

Вижу, улыбаются. Поняли, что ничего опасного.

— Не бойтесь, — продолжаю я, перед тем, как вернуться в темноту. — Мы будем жить вмести и счастливо, и умрём в один день.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ