Филевский парк подкатила зима вопреки заклинаньям слезам уговорам о извилистый берег реки! я увидел с твоих косогоров что все нежности лета не в счет что напрасны все риски и тревога растет по краям покрасневшего диска я увидел – погодки листвы в снег упали и тебе не сносить головы на замерзшем причале спотыкаясь я вышел на лед только я да собаки и вода под стопою поет не пугаясь во мраке Баркас Стоят высотки вдалеке, идет баркасик по реке. И гладь прорезали борта косыми складками у рта. Пора осенняя пройдет, на русло лягут снег и лед, но будет водный след каймой, чтобы работать и зимой. Градижск «как пророки бродят козы…» как пророки бродят козы и гогочет гусей легион вянет облака белая роза мальчик стадо выводит на склон в степь доспехом гремит кукуруза но когда созревает баштан тает жизни обуза — как поутру туман в синий воздух гляди исподлобья пей обветшалого сада подобье на подоле репей Чумаки зной и скрип пить до самого донца капли вытряхнуть в прах ртутный шар заходящего солнца закачать у вола на рогах дым поднять в почернелое небо заблудиться в извилистых снах пока стройную звездную требу будут петь у тебя в головах Гора Снова сокол скользнул надо мною. Значит, юность проведать пора. Пожелтев от тяжелого зноя, там стоит среди степи гора. В ней казацкие спрятаны скарбы над извилистой узкой рекой. Мягкой синью, наверное, Нарбут написал эту осень такой. А с горы разглядишь очертанья, будто лук, напряженной реки. И поедут холодною ранью на Азов на возах чумаки. Я развею печали по ветру. Ежевикой заросший курган жертву примет для черной Деметры красной кровью разодранных ран. Для чего? Чтоб в ковыльном просторе до конца позабыли меня. Чтоб мешалось тяжелое горе с легким золотом звонкого дня. Чтобы степь – без конца и начала, горизонт – на рогах у волов. Чтоб лазурь, будто песня, звучала со словами, а после – без слов. «это птица летит над вечерней водой…» это птица летит над вечерней водой это птица видит месяца шрам молодой и в осоку садится это тайна – река рукава острова желтых осыпей лица на могилах трава и заката зеница и ужом заползает прибой в камышей пограничье чтоб взлетали над ним чередой звезды крикнув по-птичьи Кременчугское водохранилище 1. Подмыло старое кладбище В это время зачем объявились здесь мы среди жухлой травы, на ошметках зимы? Рушит берег, нам места оставив в обрез, эта серая ширь от земли до небес. Достает до костей, размывая песок… Эта топь у плотины мне выстудит бок. Оживающим цветом глаз пои допьяна, чтоб дальнейшее – тишина. Празднуй миг отступленья зимы. Как лохматый цветок, выходи на холмы. 2 Так под небом стареющим пусто, вечер синей звездою запах. Степь ветров волочит недоуздок на истертых широких шляхах. Хочет солнце в Днепре схорониться, залегая, как рыба, на дно, и летит красноногая птица, чтоб вода превратилась в вино. 3 Ставни сомкнуты. Жар свирепеет над горою. Сквозь щель, зашипев, солнца желтые змеи заползли к старику на постель. Прямо в волны ныряет дорога, и посыпались с кручи сады, что же счастья сегодня так много в распростертом сиянье воды?.. Слышишь – степь пересохла до хруста, ночь лежит на боку в будяках, солнца с кровью отхаркнутый сгусток в оседающий выплюнув прах. А над морем в лохмотьях заката, в хриплом пепле ворон кривобокая белая хата, как горящий стоит Илион. 4 Вижу степь и бетонный коровник. За горою скрывается Днепр. И, охотника-сумрака кровник, солнце роется в тучах, как вепрь. Что ж так пусто в полях кукурузы! Для чего ветродуйная жизнь и лазурного неба обуза, что обгрыз уже вечера слизень? Волны берег кусают от злости, подгрызая песчаный обрыв, мне пророка червлёные кости из могилы разъятой явив. Что ж, пророчества красные тучи разверни на просторе пустом, прочерти знак багровый и жгучий по щеке моей ветра хлыстом! |
