Меж тем Дмитрий погрузился в размышления о трудностях воспитания детей, без всякой разницы, родных или приемных. И у него на это был собственный взгляд. Давным-давно, тысячу лет назад, жил он в маленькой хрущевской квартирке пятиэтажного дома на окраине Могилева с отцом, неслышным, незаметным, стареньким и довольно потрепанным. Из года в год все вокруг строилось и развивалось, появлялись новые микрорайоны, заводы, дороги, что-то делал, зачем-то жил и его родитель. Дима рано лишился матери, толком и не знал, отчего так произошло, по словам отца, из-за какого-то несчастного случая. Каждое утро в семь часов папа уходил, чтобы в пять вечера вернуться, повесить на гвоздь ключ и через темный зловещий коридор пройти на пятиметровую кухню. Вскоре оттуда начинало очень скверно пахнуть чем-то резким и вонючим, запахи доносились до каждого угла, отчего хотелось закрыть глаза, уши и нос, а когда и это не помогало — сбежать к тетке Галуше, которая непременно накормит домашними пельменями под ласковые напоминания:

— Сиротинушка ты мой!

Подрумяненная дородная тетушка Галуша, с коричневыми волосами под ободком, была приветлива и ласкова не только с сиротой Димочкой, но и со всеми соседями по подъезду, вежливо раскланиваясь каждый раз, вовсе не ожидая услышать приветствие в ответ, и только при виде отца ее губы сухо поджимались, взгляд становился стеклянным, будто пронизывал насквозь. Чем занимался отец после дурно пахнущего ужина? А Бог его знает. Домашняя его жизнь, ничем внешним не проявляемая, была никому не нужная, а потому и не ведома. И когда маленький Димка нарушал его затворничество, возвращаясь сытым, заставал одну и ту же картину: полная авоська пустых винных бутылок венценосно стояла на кухонном столе, обрамляя немытую сковороду с деревянной разделочной доской и щербатый нож с остатками хлеба. Мальчишка интуитивно стремился к чистоте, поэтому рвался вымыть посуду и пробирался к мойке, из которой вода чуть текла, но, если крутануть посильнее, тут же срывался кран, и тогда струя воды била всегда неожиданно не в лицо и на руки, а куда-то высоко в сторону и вкось. К тому времени папаша спал на старом диване мертвецким сном, чтобы снова утром в семь уйти и вернуться вечером в пять. Проходила зима, наступала весна. И ничего не менялось. Ни первый снег, ни трели весенних птиц, ни громкое мяуканье мартовских котов, ни крики соседских мальчишек, играющих в футбол, ни басистый звон огромной мусоровозки по субботам, ни иные звуки многообразной городской жизни отец как будто не видел и не слышал. Ни зима, ни весна, ни лето с осенью не оказывали на его образ жизни ровным счетом ни малейшего влияния.

Но вот однажды, не успел родитель развести на кухне привычный смрад, замешанный на слиянии запахов жареной несвежей селедки с кислой капустой, как в дверь звучно постучали. На пороге показалась достойная целевая комиссия из районного отдела образования в составе трех ее членов во главе с маленькой щуплой дамой в очках. Почему именно эта дамочка оказалась главной, Димка понял сразу по ее крикливому визгу, похожему на визг карманного мопса. Нескладного огромного пожилого мужчину с мешками под глазами и шумной одышкой мальчик не воспринял всерьез, поскольку тот стоял в коридоре в роли безучастного стороннего наблюдателя. Третья гостья из комиссии была необычайно широка в плечах, она продолжала торчать в дверях, словно боялась застрять в проеме, и лишь невозмутимо отсвечивала оттуда ярко-красной помадой на крупных губах.

Чего не скажешь об отце, который был пленен и поражен чрезвычайно, а главное, выбит из долголетней колеи. Он поверг себя в мелкое, постыдное бурчание, однако его попугайское словоблудие в беспрестанном волнении не добавляло ему маломальского веса. Димка так и не понял, чего было в том волнении больше: искреннего непонимания, отчего проверяющие вдруг нарушили его привычный устой, грубого воспрепятствования в приготовлении дурно пахнущей пищи или длительного воздержания от употребления тринадцатиградусных «чернил». Маленькая шумная тетенька в очках резво исследовала все щели хрущевской квартирки в поисках предметов роскоши, иначе как было объяснить факт ее проникновения в одиноко стоявший стол со сломанной ножкой и старый топчан, на котором по обыкновению спал Димка.

Когда все стихло, папаня какое-то время покрутился по квадратным метрам, успокаиваясь, но вскоре нутро взяло вверх, и все в этот день покатилось вновь по обычному заведенному кругу с селедкой, бутылками и пельменями у тетки Галуши. И все же на том дело не закончилось, ибо на следующий день Димку забрали в приют, а после и вовсе определили в интернат.

Дмитрий на цыпочках вернулся в спальню, где, намаявшись, несколько часов отдыхала супруга, привычно сделал все, что полагается перед сном, неслышно улегся в постель и тотчас заснул, счастливый и умиротворенный в намерениях найти контакт с приемной взрослеющей дочерью.

Проснулся Дмитрий ранним утром от яркого солнца и пристального взгляда жены, которая безмятежно сидела с полотенцем на голове.

— Я брошу пить… Сегодня же…

— Да? С чего вдруг?

— Беременна…

— Ого! Поздравляю… Сколько?

— Пять недель… Или шесть…

— Редко, но метко. Что будем делать?

— Увеличивать население Аделаиды. Ты не рад?

— Почему же? Всегда хотел быть отцом, не таким, как мой…

— А каким он был?

— Уже неважно…

Июль, 1994 год, Минск

Будничным июльским утром Юля в компании штатного оператора телевизионной программы выехала по вызову на съемки очередного страшного происшествия — задолго до рассвета в подъезде многоквартирного дома по улице Белинского скучающей от бессонницы бесстрашной соседской старушкой было найдено тело гражданина Ирана. В утреннем затишье легко и беззаботно девушка зашла на лестничный пролет и тут же наступила на темные бордовые засохшие ручьи, что простирались от входной двери до второго этажа. Кровавый след четко наводил на мысль, что на Бабака Хаммати (так звали жертву) напали сзади, как только тот вошел в подъезд, и потом уже, видимо, его, потерявшего сознание, протянули наверх.

В беспорядочной квартире с перевернутой утварью еще пахло хорошим одеколоном, стояла на подносе недопитая чашка ароматного кофе, а хозяина не было. Совсем. Юля почувствовала тошноту, внезапно подступившую к горлу, видимо, оттого, что у нее просто не было сил лицезреть эту разобранную постель, и теледива выскочила на свежий воздух, тотчас опустившись на витиеватую скамейку у подъезда. Сильно дул в лицо сырой и теплый летний ветер. Тепло солнца, что ежеминутно возникало из-за хмурых облаков и исчезало за ними, все же грело и парило перед надвигающейся грозой. Юля сидела и думала: есть в мире нечто вне разумного понимания. В гигантском человеческом таборе человек человека убивает не из-за того, что голоден, как, к примеру, лев или тигр, человек человека убивает из-за каких-то не сильно нужных, но ценных вещей вроде денег, ключей от автомобиля, видеомагнитофона, музыкального центра, винтовки и многого другого. При этом восемь раз некое создание бьет бейсбольной битой в жизненно важные органы. И где-то царят эти пороки, именуемые человеческим ничтожеством, человеческой слабостью, убогой жадностью, злобой, алчностью, которые в темном подъезде приобретают гигантские размеры, чтобы потом какая-то соседская старушка, как и Юля, содрогнулась от увиденной мерзости.

Кто и почему желал смерти иностранцу? Одна из главных заповедей — не убий, почему же это известное слово разрушает связь времен, мест, национальностей, отчего для кого-то эта заповедь священна, а для иных пустой звук?

— Сбежала? Тяжело? — Из подъезда вышел следователь Дубинин из районного отдела милиции.

— Еще бы…

— Потерпевший из богатой влиятельной семьи в Иране приехал учиться, но провалил экзамены в медицинский. Возвращаться домой стыдился, привозил какие-то вещи на продажу, здесь что-то закупал, отправлял в Иран, жил неплохо. Я так понимаю, его зажиточная жизнь на дорогом «мерседесе» многим бросалась в глаза…