Чуть ниже по течению река преграждалась плотиной. Из узкого лотка при вершине на плицы огромного мельничного колеса извергался с грохотом поток воды. Сама мельница — старая, сложенная из дикого камня — располагалась у берега. Окружал ее широкий помост на сваях. Вдоль прибрежной стороны стороны он переходил в длинную пристань со множеством приткнувшихся к ней разновеликих лодок. Под лесом, на отвоеванном у него же участке, теснились возки с телегами. Муравьиные цепочки грузчиков сноровисто растаскивали с них мешки с зерном либо наоборот загружали, но уже с мукой.

Здесь было шумно от падающей воды, людских голосов, конского ржания, тележного скрипа; здесь было хлопотливо, отчасти бестолково, но вместе с тем как-то очень хорошо и очень по-человечески.

Кирил походил среди этой толчеи (на него поглядывали ответно), засмотрелся на радугу в водяной пыли у мельничного колеса, вспомнил:

«Кто-то из мудрых заметил, что человек может до бесконечности смотреть на горящий огонь и бегущую воду. А ведь оно на самом деле так: и то, и другое душу каким-то тихим благом покрывает…»

Его настроение в очередной раз переменилось. Теперь захотелось поскорее вернуться в обитель.

«Ну и дурак же я! Надо было просто выговориться отцу Варнаве, потом отстоять службу, попить горячего травнику с медом и завалиться спать. А назавтра всё-всё-всё стало бы другим. И вообще незачем было затевать эту дурацкую прогулку!»

Он еще несколько раз обругал себя на всякие лады и почувствовал, что на душе изрядно посветлело. Наклонился с мостков, умылся, испытывая от того какие-то новые, непривычные ощущения.

Мимо него с усталой развальцей проследовал человек в багряном купеческом кафтане (Кириллу сразу вспомнились гильдейцы Белой Криницы). Остановился неподалеку, сел на краешек мостков. Разулся и с протяжным «о-о-о!» погрузил ноги в воду.

— Здравия и долголетия! — сказал Кирилл, подойдя к нему поближе и глядя в прищуренные от наслаждения глаза.

— Отличное пожелание, благородный юноша! — одобрительно отозвался купец. — Однако истинную значимость данных слов можно оценить должным образом только в зрелом возрасте. Похоже, ты собирался задать мне какой-то вопрос? Прошу: без стеснения.

— Да… Эта же речушка течет мимо Преображенской обители, верно?

— Верно. Названный тобою монастырь расположен ниже по течению в часе или двух отсюда. Время пути зависит от скорости передвижения.

— Ага, спасибо. И вот что еще: не возьмется ли кто-нибудь из лодочников отвезти меня туда?

— И это, и стоимость самой услуги ты сможешь узнать у них.

— А, ну да… Еще раз спасибо.

Кирилл смущенно поклонился и заспешил вдоль пристани.

— Пожалуйста, благородный юноша! — прозвучало ему вослед.

Неважно какой по счету хозяин лодки ответил утвердительно на вопрос Кирилла:

— Разумеется, молодой человек. И в одну сторону направляемся, и как раз сейчас я намеревался отчаливать. Так что прошу: без стеснения. Садись так, чтобы не испачкать одежду о мешки с мукой. На цене в три лиски сойдемся?

— Запросто.

— Это хорошо.

Лодочник оттолкнулся багром от причала, занял свое место. Подрабатывая веслами, чтобы развернуться носом по течению, спросил:

— На воде не укачивает?

— Нет.

— Это также хорошо.

Речка наконец выбралась из дубравы на простор, изогнулась. В просветах прибрежных ракит постепенно показалась, стала приближаться гора со стенами обители на ней. Кирилл еще издалека заметил светлую фигуру на берегу и сразу понял, что это Белый Ворон. Который ждет его, именно его.

— Причаливай, причаливай! — нетерпеливо закричал Кирилл.

— Собственно, в данный момент я этим и занимаюсь. Удивительная невыдержанность, юноша! Ну зачем же прямо воду прыгать? Эх, молодость, молодость…

Ворон приблизился. Заглянув в глаза, отметил с мягкой и какой-то многозначительной укоризной:

— Ты заблудился, княже.

Кириллу стало стыдно:

— Да, Белый Отче. Можно так сказать. Но все-таки я уже сам начал…

— Что ты уже сам начал — это похвально. Позже и я помогу, князь Ягдар из рода Вука. А теперь — домой.

— Аминь, отче Власие, аминь! Спаси Господи, и тебе желаю того же. С прибытием. Добрался-то как?

— Слава Богу за всё. Годы наши, как и грехи, немалые — к любому путешествию теперь, как к подвигу сугубому приуготовляешься. Послушай, батюшко игумен: а благослови-ка ты нам либо чайку, либо травничку. Да погорячее, да с медком. Самое оно будет — с дороги-то…

Опускаясь в кресло, маленький архимандрит шумно и радостно потянул носом:

— И коржики с калачиками — или что там у тебя нынче пекут — чую, поспели уж: даже сюда духом заносит.

Отец Варнава обернулся к келейнику, который уже успел подхватиться на ноги и направиться к двери. Удовлетворенно кивнул.

— Мыслю, первый я? — не то спросил, не то утвердил отец Власий.

— Тебе ли не знать, отче?

— Да уж, да уж. Как там у Екклесиаста: «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». Хе-хе… Перед вечернею Димитрий объявится — он сейчас в возке своем всё пытается ноги поудобнее пристроить да, как всегда, бубнит недовольно, — а мастер Георгий лишь в сумерках прибудет, никак не ранее. Вижу, утробою мается бедолага, раз за разом с коня поспешно сходит — а не надобно было ту белорыбицу малосольную в харчевне вкушать, ох не надобно! Хе-хе… Ему бы по прибытии снадобья какого-нибудь укрепительного у отца Паисия испросить… Ах вот оно что! Оказывается, нет больше с нами лекаря нашего благородного — услал его злобный отчим Варнава с глаз долой. За тридевять земель да еще и во тридесятое царство.

Отец Варнава усмехнулся:

— Как говорит мастер Зенон, «ты все такой же, отец архимандрит».

— Верно говорит, — охотно согласился отец Власий. — Но приметь: при этом частенько добавляет свое излюбленное «одобряю». Стало быть, одобряет — смекаешь? Хе-хе…

— А прозорливость свою ты бы лучше обратил в день завтрашний — хоть для начала. Очень бы тем меня утешил.

— А вот этого не могу, сам знаешь.

— Да знаю, знаю. Уж и помечтать нельзя. Я надеюсь, выезжали поодиночке и не сразу один за другим?

— Как ты и просил. Просьбы же твои для нас по-прежнему как наказ строгий. Мы ведь ничего не забыли. Хе-хе… Что ж там наш батюшка игумен задумал-то такое, коль ему вдруг занадобилось старую дружину вновь собирать — страсть до чего любопытно! Только-только, понимаешь, я во скиту своем в самый смак покоя от тебя, отец настоятель, войти успел. Да и старец Димитрий наш во Лемеше своем благодатном. А тут нам вдруг нате на лопате: извольте-ка, соратнички дорогие, воротиться на прежнюю службу! Хе-хе… Али ты новыми подчиненными недоволен, аль они тобою? Ведь упреждал я тебя тогда: а не ходил бы ты во игумены. Упреждал? То-то. Хе-хе… Или, как говорят германцы, старые пферды борозды не портят и понадежнее новых будут, а?

— Да не говорят так германцы! — отец Варнава коротко хохотнул.

— Ну и дураки: такой ядреной мудрости себя лишают.

— Кстати, мастер Георгий с его-то молодыми летами давно ли принят во «старые пферды»?

— Да это я так, дабы складности слога не нарушать. Не можешь без нас, значит. Отрадно осознавать сие, зело отрадно и утешительно! Хе-хе…

— Верно осознаёшь, отец архимандрит. Только это далеко не всё. Окажи милость, подай-ка мне вон тот ларчик — тебе дотянуться сподручнее будет.

Напускное любопытство на лице отца Власия тут же заменилось настороженностью, едва из ларца появился убористо исписанный с обеих сторон листок тонкой, но плотной бумаги:

— Это что такое?

— Донесение от князя Гуровского и Белецкого Вука-Иоанна, переданное с младшим сыном его, княжичем Ягдаром-Кириллом. Нынче — князем.

— Как это — князем? Что еще стряслось, пока я в дороге пребывал? И сам-то он где сейчас?

— Эк тебя с вопросами понесло! Давай-ка не всё вдруг. Он сейчас во своей келии, уже отдыхает. У него нынче, скажем так, трудный день выдался. Теперь письмо прочитай. После этого я тебе кое-что расскажу. Потом еще с одной бумагой озакомишься и опять мой рассказ послушаешь. Раз уж Димитрий с мастером Георгием прибудут поздно, то подробно и совместно обсудим всё уже завтра, после праздничной службы да крестного хода.