— Только от княжича сие желательно утаить. Боюсь, не поймет помощи нашей гордый витязь.

— Открывать, что ли? — спросил галерейный послушник, держа руку на засове.

— Повремени, — остановил его брат Илия. — Это уже четвертая палата за сегодня будет, княжиче, — не многовато ли сразу? Может, снова передохнёшь?

— Ага! И тут же отец Паисий опять набежит со своим снадобьем духовитым. Нý его, уж как-нибудь позже. Как можно позже.

— Будь добр, погляди-ка на меня… Ладно, так и быть. Открывай, брате.

Кирилл уже привычно пропустил вперед келейника с братом Иовом. Он был еще в дверях, когда раздался крик:

— Явите милость, люди добрые! Не надобно меня ко княжичу, сам скажу! Мой грех, я убил! И что струсил, сразу не объявил себя — простите милосердо!

Невысокий жилистый человек, по виду — достаточно зажиточный ремесленник низшей, Градской гильдии, упал перед братиями в земном поклоне. Брат Иов сноровисто поднял его и взял под руку. Под другую тут же — брат Илия.

«Ну вот и всё. А я так и не пригодился…» — разочарованно подумал Кирилл. Внутри него будто мгновенно растворилась какая-то твердая основа — разом обмякли, противно задрожали ноги, а в голове очень далеко и невнятно забормотали многочисленные недовольные голоса. Он поспешил опереться о дверной косяк.

— Каин!

— Душегуб!

— Ирод окаянный!

В воздух в праведном гневе взметнулись кулаки, странники угрожающе задвигались вперед.

Брат Илия позвал громко, притом как-то по-особому:

— Людие!

Постояльцы остановились и умолкли, кулаки опустились, разжавшись.

— И нас такоже простите! — келейник оглянулся, проговорив потише:

— Пойдем-ка, княжиче.

Уже за дверью добавил:

— Из приюта сейчас мы убийцу выводить не станем — зачем снаружи людей сторонних искушать, верно? До ночи побудет под запором да присмотром в той же келейке, где и проживал, а как дальше — уже отцу настоятелю решать. Во двор сам сойдешь или помощь понадобится?

— Нет… То есть, не понадобится.

Далекие невнятные голоса в голове окончательно утеряли последние признаки человеческой речи, превратились в такое же далекое пульсирующее гудение, которое очень мешало составлять фразы.

Как будто на чужих ногах Кирилл спустился по лестнице. При выходе неловко и запоздало прикрылся ладонью от неожиданно больно ударившего по глазам неяркого закатного солнца, пошатнулся. Крепкие руки отца Паисия подхватили его.

— Да я… сам дойду… отче.

— Ну да, ну да. Уже дошел — лишь самая малость до краешка осталась. И как я на всё это согласился, старый дурак!

— Спаси тебя Господи, княжиче, — десница отца Варнавы, перекрестив его, легонько сжала плечо. — Славно и достойно службу свою начинаешь.

Кирилл наморщил лоб, пытаясь осознать услышанное. Не получалось — каждое из слов звучало вполне понятно, но только голова почему-то отказывалась наполнить смыслом их связку. Впрочем, это его нисколько не обеспокоило. Он с шумом втянул через ноздри пряной вечерней прохлады, широко и безмятежно улыбнулся. Настоятель с лекарем быстро переглянулись.

— Отец Паисий!

— Не волнуйся, отец игумен. Все сделаю. Княжиче, ну-ка обопрись на меня. Да не для виду, а по-настоящему обопрись… Осторожно, дальше ступенька! Вот так, вот так…

В сумраке дверного проема возникла молчаливая фигура брата Илии. Отец Варнава дал ему знак подождать; тревожным взглядом проводил Кирилла, бережно, но твердо ведомого лекарем. Когда густые высокие кусты голубой жимолости окончательно скрыли за поворотом обоих, тяжело вздохнул и проследовал за келейником внутрь.

Скудный вечерний свет, который просачивался сквозь узкое окошко, еще позволял кое-как рассмотреть силуэт сгорбленного человека, понуро сидящего на краешке кровати. При появлении настоятеля он незамедлительно вскочил, испуганно и часто переводя взгляд с него на сопровождающих братий. Его беспокойным рукам всё никак не удавалось окончательно определиться с должным положением при собственном теле.

— Свечей сюда, — распорядился отец Варнава, опускаясь на споро придвинутый братом Иовом столец. — И ты такоже присаживайся, человече. Вот здесь, напротив меня. Да не трясись ты так, Господи помилуй! Это ведь келия монастырская, а не застенки какие-то. И заплечных дел мастеров здесь не было, нет и быть не может — сам ведь разумеешь… Успокоился? Вот и славно. Звать-то тебя как?

Убийца немного запоздало и быстро-быстро закивал, но дрожать все-таки перестал. Опять сторожко покосился на брата Илию, затем — чуть более опасливо — на брата Иова:

— Мастер Витигост из Кружичей. Бочары мы…

Настоятель тоже кивнул и сказал просто:

— А я — игумен Варнава. Продолжай рассказывать, мастер Витигост.

— Ага… Так что, господин игумен Варнава, спать это я вчера уже почти наладился, а тут мне вдруг видение представилось, что через келью от меня купец пред иконами стоит на коленях. Телом гладкий, лицом благообразный такой. Молитвы бормочет, поклоны истово кладет, меня вовсе не слышит и не видит. Зато я вижу, как подбираюсь к нему тихонько сзади — и гранцом в затылок. И до чего ж, господин игумен Варнава, яркое да ощутительное видение учинилось — хоть со всех сторон его как хошь оглядывай, хоть прямо-таки пальцем трогай! Ровно Марь облуду напустила, даже сон враз пропал. Я обратно оделся скоренько, выглянул за дверь — нету никого, даже галерейный отошел куда-то. Ага, думаю себе, это не иначе как сам Белбог для меня удачу приуготовляет! Тогда я, значится, мышом юрким к купцу проскользнул — и, как в видении том назначено было, всё в наиточнейшей точности исполнил.

— Говоришь, назначенное исполнил… — отец Варнава помрачнел. — Вот оно как. Взгляни-ка: это тот самый гранец?

По его знаку брат Илия наклонился вперед, в протянутой руке тускло блеснул короткий четырехгранный клинок.

— Да, господин игумен Варнава, достоименно тот самый. Никакого иного у меня и вовсе не имелось. Хороший гранец, ухватистый такой.

— Зачем мирному бочару бронебой ратный?

— Не ведаю. Он и до того уж несколько дней со мною был, взялся откуда-то. Есть да и есть — я и привык к тому.

— Ты не помнишь, кто дал его тебе?

— Не ведаю, господин игумен Варнава.

— Опять не ведаешь, — отметил настоятель. — Насколько я понял, ты не православный — верно?

— Уж не прогневайтесь великодушно: Древних чтим, господин игумен Варнава, такое вот оно есть спокон веку наше обыкновение родовое.

— Значит, в обители просто на ночлег остановился? Отчего тогда не в одной из общих спален, а в отдельной келье? Ты, очевидно, весьма состоятелен, мастер Витигост: галерейный послушник сказывал, что золотой монетой жертвовал ты на содержание приюта.

— Золото было при мне, да, уж который день. Я и платил им. А чего ж не платить-то, господин игумен Варнава, коли все одно наличествует?

— Следует понимать, оно не твое?

— Да откуда ж у меня самого егориям золотым взяться-то? Нам по чину нашему покамест и чеканов серебряных вполне себе довольно выходит, и очень даже за то благодарственно.

— Ладно. С какими людьми доводилось встречаться в последнее время? О чем говорили?

— Так ведь разве оно возможно, господин игумен Варнава: упомнить всех, с кем на ярмарке встретишься да словцом-другим перемолвишься! Торговый ряд выездной у нас нынче в Нижних Коньках — свой, Кружической Градской Гильдии бочарной, во как! Кажинное лето беспременно об эту пору господином головою да прочими старшинами и учиняется. Стоим мы, стало быть, первый день с товаром-то нашим, стоим другой — и тут мне вдруг в голову стукнуло: а давай-ка отправлюсь я во Преображенскую обитель. Ну и отправился. А здесь со мною вишь ты чего оно приключилось…

— Если ты Древлеверие исповедуешь, почему же тебя к нам-то потянуло?

— Не ведаю, господин игумен Варнава.

— И опять не ведаешь, значит. Ладно. На сегодня всё, мастер Витигост, — сказал настоятель, поднимаясь. — Поздно уже, отдыхай как получится. Вечерю сюда подадут — уж не взыщи, что с опозданием трапезничать станешь. А по нужде в дверь стучи да зови негромко: братия рядом, выведут.