А еще нельзя в МВД, в ОЗН и другие заведения с охраной. Тем более, что во многих имеются советники из СССР и мы мгновенно засветимся.

Но я знал место, куда можно. Далматинская улица, угол Приморской — пятиэтажный дом в четыре окна по фасаду, одна-две квартиры на этаже, все национализированные…

Лука открыл не сразу — да и кто на его месте в два часа ночи кинулся бы открывать? Он сумрачно разглядывал нас сквозь приоткрытую на цепочке дверь и только убедившись, что это я, впустил в квартиру.

— Что стряслось? — спросил член горкома Коммунистической молодежи.

Да, считай, сделал карьеру, двадцать три года Луке, дальше все по плану: секретарь омладинцев, потом в «большой» горком, годам к сорока изберут в Центральный комитет, а там чем черт не шутит… Нет, даже не к сорока, раньше — Лука парень известный, у Милована на хорошем счету.

— Да ничего особенного, мы из тюрьмы сбежали.

Лука фыркнул:

— Вечно ты, Владо, либо чушь несешь, либо в историю вляпаешься. Кофе будете?

— Лучше пожрать дай, сутки без еды.

— Лука, что там? — спросил сонный женский голос из трехкомнатных глубин.

— Спи, риба, срочные дела, — ответил Лука, а потом добавил для нас: — Невеста.

Я только махнул, моральный облик товарищей коммунистов меня вообще никак не волновал, особенно в нынешней ситуации. Ее-то я и поведал Луке, не без удовольствия наблюдая, как вытягивается у него лицо.

— М-да… — резюмировал горкомовец. — В МВД тебе нельзя, там русские. В ОЗНа тоже…

Я угукнул, а Лука вздохнул и принял решение:

— Позвоню дежурному по ОЗН, скажу, что у меня срочное дело к Ранковичу.

Лека объявился утром, когда мы дрыхли на диванах в гостинной (и даже проспали исчезновение неизвестной подруги), выслушал детали эпопеи и минут пятнадцать курил, время от времени названивая по телефону за закрытой дверью.

Наконец, он вышел, попросил Луку увести Сергея и выдал:

— Мы вас арестуем.

— С хрена ли? — не сказать, чтобы я не ожидал такого поворота, но все-таки…

— Сидеть будете во внутренней тюрьме ОЗН, — продолжил Ранкович.

— Слушай, может, мы просто смоемся? Заляжем на дно в Боснии или Черногории, пока все утрясется?

— Если я тебя спрячу, это всплывет, а у нас и без того напряженные отношения с русскими, — отмел мои планы Лека. — «Старики» все время апеллируют к Москве, а там только рады использовать нашу свару для усиления собственных позиций.

Он докурил сигарету и добавил:

— Потом будем судить.

Я только развел руками.

— Пойми, Владо, я не знаю, кто сдал тебя русским. А их надо вытащить на солнце, ты же понимаешь, что сдавая тебя, они копали под Милована и всех нас.

— И чем тут поможет суд?

— Я затребую у русских материалы, и мы подготовим процесс так, чтобы защита заведомо была сильнее. Тогда «старикам» ничего не останется, как влезть самим, с новыми обвинениями.

— То есть ловля на Влада Сабурова? Ну, с точки зрения живца, так себе идейка.

— Другой пока нет. Даже если вдруг тебя осудят…

Я скорчил такую рожу, что Ранкович поперхнулся.

— … даже если вдруг тебя осудят, посидишь годик-другой в Далмации, у пляжа. Изменение режима содержания, помнишь? — Лека подмигнул и закруглился: — Жди, за вами приедет Крцун, а я к Миловану.

Скандал с «бегством» вышел на самый высший уровень — выдать меня миссия НКВД затребовала сперва у Ранковича, а потом и у Джиласа, но получила отказ. Дескать, мы сами с усами, арестуем и осудим своих шпионов без помощи извне. Привыкшая к самостоятельности партия почти вся поддержала свое руководство, даже кое-кто из «стариков», не посвященных в ситуацию до конца, заявлял, что родившийся в Югославии гражданин Югославии, никогда в жизни не бывавший ни в Российской империи, ни в СССР, не может быть подсуден советским властям.

На волне этого возмущения Милован сумел провести ограничение численности нквдшников в стране. Москва с ворчанием, но уступила, поскольку на кону было создание Коминформа и размещение его руководящих органов как раз в Белграде.

Причем в Коминформ вошли не только партии из «советской зоны» от Польши до Австрии, но также итальянцы, французы и греки. Могли еще быть албанцы, но буквально за месяц до того Албания вошла в состав Югославии.

А Джилас и компания воспользовались таким поводом, чтобы поставить в Скупщине вопрос о переносе столицы в Сараево — дескать, было бы неправильным оставлять столицу в Белграде, тем более при сохранении названия «Югославия», а то внезапно выросшему мусульманскому населению обидно будет. А из Белграда, где сейчас госучреждения друг у друга буквально на головах сидят, все съедут и межпартийные органы смогут разместиться с удобством.

В Сараево переезжали не все, Генеральный штаб, к примеру, оставался на месте — ну, просто по соображениям систем связи и логистики. Но «старички» все равно встали в раскоряку — как же так, ЦК в Боснии, Коминформ в Сербии? При таких раскладах трудно каждый день бегать с отчетами к советским кураторам.

Зная злопамятность НКВД, в тюрьму я сел спокойно, не потребовалось даже просить, чтобы меня спрятали в бронированную камеру и приставили вооруженную охрану. Там и досидел в относительном комфорте до начала «процесса английского шпиона Мараша-Сабурова».

Судили меня открыто, с отчетами в газетах и по радио, под ликование «старичков». Вукманович даже статьей разродился, о пролезших в партизанское движение негодяях. При том, что оснований не доверять Ранковичу у меня никаких, ощущения все равно поганые. Даже просто наличие двоих конвоиров за спиной напрягало неимоверно.

ОЗНа подготовило все так, что я только диву давался, даже нашли тех людей, с которыми мы немецкое посольство потрошили. Натуральный пинг-понг получился:

Подсудимый, где вы были в апреле 1941 года? — Вышел дядька Йован и живописал, как Владо Сабуров спасал тонущих девочек из Дуная;

Что делали при занятии Белграда немцами? — свидетель, бывший полицейский, подтвердил, что подсудимый показал место, где была уничтожена немецкая разведгруппа;

Что делал в Сараево и Боснии? — Родня Живки рассказала, как мы выводили беженцев;

Контакты с четниками? — А вот вам лично бывший поручик и командир Романийской бригады, а ныне майор ЮНА Дериконя;

Почему обстреляли аэродром Райловац без приказа? — у друже Кочи Поповича, генерал-полковника и команданта 2-й армии, несколько иное мнение;

Что связывало с осужденной и расстрелянной Верицей Проданович? — товарищ Слободан Пенезич Крцун на закрытом заседании дал показания, что шпионку разоблачил как раз подсудимый;

Гестаповский арест? — Очная ставка Марко и Сабуровых, подтверждающая версию с опознанием.

Через неделю такого цирка, в суд по одному, а потом и группами, заявились Пияде, Жуйович, Хебранг, Гошняк и примкнувший к ним Вукманович, не считая фигур помельче. Тут уж в ход пошли самые нелепые выдумки, например, в присвоении золота Хадсона и Павелича. Но против накладных и актов приемки с полным описанием и указанием веса такие предъявы не работали.

А я все больше убеждался, что надо валить. Не в Аргентину, но как минимум в отставку. Ну его нафиг, эти политические игры, я подписывался фашиков бить, а не в эти жернова лазать.

Венцом стало обвинение меня в смерти друже Тито — дескать, Владо Сабуров самовольно оставил позиции и спасал американцев, вместо того, чтобы грудью закрыть товарища маршала! Тут я отчасти Пунишу Рачича понял — будь у меня пистолет, сильно бы поредела фракция стариков, а так только вскочить хотел и покрыть слоем псовок, да конвоир вовремя руку на плечо положил, удержал.

Ради ответа на эту инсинуацию в суд вызвали Арсо с помощниками, они под присягой показали, что приказ Сабурову вывести американцев отдал лично Тито.

Вот после этого «сторона обвинения» несколько сникла, а я твердо решил подать в отставку. У меня семья, дети и полна грудь орденов. Хватит, буду тренером по стрельбе или спортивным функционером. В конце концов, Югославии нужен Олимпийский комитет.