Я пришла, чтобы попрощаться, но, когда оказалась на кладбище, с удивлением поняла, что давно отпустила отца, а все происходящее вокруг было каким-то неправдоподобным фарсом.

Он лежал в закрытом гробу, который был накрыт гобеленом с фамильным гербом. Я первая бросила на него горсть сырой земли и почему-то впервые после пробуждения почувствовала, что сделала что-то. Как будто моя жизнь тронулась с места.

Шли дни, я поправилась, но предпочитала не выходить из комнаты. Эдвин оставался единственным, с кем я чувствовала себя свободно. Ночи мы проводили вместе, как муж и жена, и только в эти часы я могла хоть немного забыться от обступившего меня горя. Приличия, церемонии… кого вообще беспокоит девичья честь убийцы? После произошедшего я не могла даже помыслить о том, чтобы выйти к людям.

Если становилось холодно, я разжигала пламя, проводя над камином рукой, для меня это было проще, чем выйти и заговорить с какой-нибудь служанкой о том, что мне нужны спички.

Я точно не знала, чего боялась.

Возможно, что эта служанка посмотрит на меня, и в ее глазах я прочту: «Помнится, ты спалила моего мужа, и без всяких спичек».

А может того, что она подумает, что знала эту милую девчушку с младенчества и никогда не догадывалась, что в день ее совершеннолетия дворец зальется кровью, а хоронить потом будут сотнями.

Или того, что вместо спичек она принесет мне яд и попросит выпить, пока то, что сидит во мне, не разрушило королевство. «Хотя бы в память о твоем отце, девочка: он бы не вынес, если бы видел».

Томас навещал меня каждый день, но разговоры у нас не ладились: я перестала понимать, что нужно отвечать ему. Все, о чем он говорил – дворцовые дела, события в государстве, – казалось мне очень далеким.

– Ты очень много думаешь о стране, – сказала я как-то раз, не зная, что еще говорить. – Ты был бы отличным королем.

– Я всего лишь поддерживаю порядок, пока ты не оправишься, – возразил он. – Скоро тебе станет лучше, и ты возьмешь управление королевством в свои руки.

Но лучше мне не становилось.

В голове прояснялось, я много думала о случившемся, но никак не могла войти в прежнее русло. Я готова была прогуляться по саду или отправиться в лес, но дворцовые стены, в которых я провела всю жизнь, душили меня, а люди, знакомые с детства, стали чужими.

Эдвин знал, что со мной происходит, возможно, потому что сам когда-то проходил через это. Он обеспечивал мне покой и время, необходимое, чтобы принять произошедшее, ужиться с этим. Он один понимал, что я могу не выбраться из ямы, в которую угодила, что больше не стану прежней.

– Прошло уже много времени, Одри, – проговорил он как-то раз, когда мы были одни в комнате. Шел дождь, мы сидели в кресле у окна и смотрели на виднеющийся вдали лес. Я положила голову ему на грудь, он гладил мои волосы, перебирая пряди длинными пальцами. – Или ты примешь случившееся и продолжишь жить по-прежнему, или нет. И если ты не можешь по-старому, то должна начать новую жизнь, такую, в которой твое прошлое будет уроком, а не приговором. Это единственный способ справиться. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я взглянула на него и, обдумав эти слова, кивнула.

Через несколько дней после нашего разговора решение наконец пришло ко мне.

– Я хочу уйти, – сказала я Эдвину, и эти слова дались мне намного легче, чем я ожидала. – Давай уйдем из замка?

Он давно ждал, когда я наконец решусь, и согласился. И после этого внутри меня словно распахнулось окно, и я вдохнула свежий воздух. Свобода была близко.

Я вытерпела еще пару недель, пересилив себя, выступила перед министрами и соблюла все необходимые формальности. Я оставляла Томаса единственным и полноправным правителем, чьи дети должны были унаследовать власть.

– Я не понимаю, Одри, – протестовал Томас, когда я впервые заговорила с ним о своем решении. – Вы с Эдвином можете править вместе, разве не этого ты хотела?

«Нет, Томас», – думала я. Мы с Эдвином не могли возглавить королевство, и теперь я понимала, почему. Отец был прав: нельзя решать все проблемы с помощью силы, возможности которой во много раз превосходят привычные методы. Я хотела строить школы и учить людей тому, чему меня научил Эдвин, чтобы они помогали близким, как я помогла отцу. Однако вместо этого я обрекла отца на смерть от рук предателей и выжгла глаза собственному дяде, убила сотни человек, даже не осознавая этого… Нет, магии не место рядом с людьми. Тем более не место на престоле, откуда она может принести особенно много бед, – есть ли что-то опаснее монарха, способного одним взглядом обратить в пепел любого провинившегося? Что, если бы я попала на собрание в Вайтенберге, уже обретя полную силу?..

Были и другие причины. После того, что я натворила, я больше не чувствовала за собой права становиться королевой. Более того, я не хотела ей быть, потому что не вынесла бы новых предательств и обманов, а они обязательно повторились бы, останься я во дворце. Как и сказал Эдвин, люди всегда будут бояться меня, и этот страх будет для них важнее всего того, что я могла бы для них сделать. Я думала, что готова противостоять их страху, но это оказалось неправдой: мои мечты привели к смерти отца, а этого я не могла простить себе.

Будущее на троне было теперь закрыто для меня, и все, чего я хотела, это начать новую жизнь как можно дальше отсюда, вместе с Эдвином, в роли кого-то другого.

Коронация проходила в главном зале. Томас собрал новый совет министров, на церемонию прибыли главы соседних государств, и на их глазах я произнесла слова отречения и возложила отцовскую корону на голову Томаса.

Он поднялся, и подданные склонились перед ним, признавая его власть.

– Мы не оставляем тебя, – произнес Эдвин, когда торжественная часть закончилась. Он вложил в руки Томаса плетеный амулет с черным пером. – Если я понадоблюсь, подумай обо мне, и я услышу тебя, где бы ни находился.

Я вернула Томасу кольцо его матери, а из замка взяла только подвеску с лабрадором и то, что было на мне, когда мы с Эдвином вышли за ворота.

Я шла за ним по лесной дороге, и с каждым новым шагом ногам становилось легче, а сердцу свободнее. Воспоминания начинали таять, как будто они были далеким-далеким прошлым, и их место занимала прекрасная лунная ночь, россыпь звезд и пение ночных птиц.

Я возвращалась домой.

Серебряные сосны приветствуют хозяйку звенящим шелестом, олени склоняют венценосные головы перед своей защитницей. Ручьи, пламя, земля и ветер поют ей свои песни, но им не наполнить разбитую душу прежней силой. Кровь предков скорбит о потерянном предназначении. Старые мечты бьются в запертое сердце. Старые обещания ждут, пока их исполнят. В уютной чаще не спрятаться от самой себя, прошлое обязательно позовет, и придется откликнуться, чтобы воспрянуть, либо сгореть до конца.

– Одри, я тебя умоляю, перестань на него пялиться! – Я чувствовала на шее горячее дыхание Эдвина, он просил меня уже в третий раз, но я была не в силах отвернуться.

Мы сидели на потрепанных подушках в странной таверне в одной из крошечных юго-восточных стран, название которой я уже не помнила. В воздухе вокруг расплывался запах жирных блюд и специй, у кого-то на плече ухала пустынная сова, где-то неестественно громко смеялась одна девушка, в комнатах за тонкими занавесками недвусмысленно стонала другая… но не это занимало мое внимание. В противоположном конце зала сидел человек черный как уголь, с белыми зубами, розовыми ладонями и болезненно-красными белками выпученных глаз. На голове у него была жуткая прическа, а из переносицы торчала кость-украшение.

Мужчина сидел, скрестив ноги, и ел блюдо из риса и баранины, ловко захватывая его двумя пальцами левой руки. По одежде и повадкам он походил на местных, но что-то в его взгляде казалось мне знакомым.