Воспоминание о том, как ее бывший прижал ее к стене, всколыхнуло что-то глубоко во мне, что-то совершенно незнакомое. Затем, увидев, как она ударила его прямо по яйцам, я возгордился. Внутри нее определенно горит огонь, чистое совершенство, заключенное в аккуратную, как у Богини, форму.

Я собираюсь остыть. Если это то, что люди используют, чтобы завязать с наркотиками, то наверняка это сработает с женщиной, которую ты даже не трахал.

Вот почему я целую неделю тренирую каждую мышцу в спортзалe «Кингз». Каждая комбинация, которую я придумываю, отвлекает меня от мыслей.

Кингз — наш с Грейсоном тренировочный зал. Мы обустроили его, когда Лука впервые назначил его моим тренером. Он только что демобилизовался из морской пехоты, а меня только что забрали с улицы после того, как Луке удалось заключить сделку, чтобы уберечь мою задницу от тюрьмы.

С тех пор Грейсон надирает мне задницу, приводя в форму. Он не выносит дерьма и является единственным противником, которого я когда-либо изо всех сил пытался сбить с ног на ринге.

Возможно, мы начинали с сомнительных отношений, когда я был приемным ребенком и дрался на улицах. Дисциплина была не в моем вкусе. Не говоря уже о парне не крупнее меня и всего на пять лет старше. Теперь, шесть лет спустя, я не мог обойтись без этого сварливого засранца. Он и Лука — самые близкие мне люди, которые могут быть братьями.

До моего объединительного титульного боя остается всего два месяца. У меня уже есть три пояса, и я нацелен на WBC.(прим. World Boxing Council или Всемирный боксёрский совет — профессиональная боксёрская организация.) На моем пути стоит только русская машина ростом 193 см. Он на пару сантиметров ниже и стройнее меня, поэтому у него более быстрые удары и он легче держится в защите. У меня же чистая сила и мастерство. Бокс — это на 90 % ментальная борьба. Как только я попадаю в зону, никто не может встать у меня на пути. Я непобедим не просто так.

В этой борьбе есть нечто большее, чем объединение. Это ключ к моей свободе. Жизнь вдали от мафии. Шанс полностью сосредоточиться на боксе и прожить остаток жизни, не оглядываясь через плечо. Грейсон знает, что поставлено на карту, и, черт возьми, он убивает меня за это.

Бросив спортивную сумку на тренажер для жима лежа, я направляюсь в офис. Сколько бы мне ни следовало стучать, я не буду; это наш офис, а не только его. Я собираюсь возразить на тот факт, что там никто не стал бы трахаться утром в понедельник, но Грейсон, непревзойденный плейбой, не прислушивается к ограничениям общества в отношении секса.

Врываясь в дверь, я кричу: — Тук-тук, ублюдок.

Черт, мне нравится заводить большого парня.

Грейсон бросает на меня сердитый взгляд, отвлекая свое внимание от телефона. У нас есть кожаные офисные кресла на колесиках, но ни один из нас не может в них поместиться. Грейсон всего на пару сантиметров ниже меня, с таким же тяжелым, мускулистым телосложением. До сих пор носит пепельную блондинистую короткую стрижку. Думаю, от старых привычек из-за морской пехоты трудно избавиться. Не то чтобы я знал. Он, блядь, никогда об этом не говорит. Я годами пытался докопаться, но он просто замалчивает и избегает вопросов. Я так понимаю, он не хочет об этом говорить. Я знаю, что что-то там произошло, но для нас с Лукой это прошло мимо ушей. Так же, как Грейсон знает о моих связях с мафией. Черт возьми, он еще и дружит с Лукой, так что вряд ли это секрет.

Может быть, поэтому мы как братья. Мы понимаем боль друг друга, но не усугубляем ее. Нам не нужно быть гребаными психотерапевтами, просто быть грушами для битья.

— Я слышал, тебе было весело с Данте на выходных, — ухмыляется Грейсон.

— Теперь ты мало что услышишь из его уст, — смеюсь я.

— Ты больной ублюдок, Кэл. Я слышал, он взорвал унитаз, высрав эти пули. Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю. Ты сегодня тренируешься? — спрашивает он.

— Какого хрена мне еще здесь быть? Через два месяца у нас намечается крупная ссора. Помнишь? — мой тон насмешливый.

— О, отвали, конечно, хочу. Просто ты никогда не украшаешь это место своим присутствием в понедельник. Я уверен, что женский класс боксерских упражнений не будет возражать посмотреть на тебя, — он подмигивает, хихикая.

Так вот, Грейсон — настоящий дамский угодник. Кривая ухмылка и дурацкие реплики в чате заставляют меня съеживаться, когда мы выходим куда-нибудь. На самом деле я еще ни разу не видел его с одной и той же женщиной больше одного раза.

Он будет упиваться вниманием дам.

Я не флиртую. Я не преследую и уж точно не веду светскую беседу во время секса. Я представляю, как Грейсон шепчет им на ушко всякие нежности, пока трахает их. Я ничего из этого не делаю. Это до нее, а я ее еще едва попробовал.

Именно из-за нее я тренируюсь в понедельник.

Понедельник я обычно использую, чтобы разобраться со всем остальным своим дерьмом, вроде промо-акций, открытий клубов и дерьма Луки. Но мой мозг не может сосредоточиться ни на чем, кроме нее. Поэтому вместо этого я иду делать то, что у меня получается лучше всего.

Выбивать дерьмо из людей, чтобы перестать чувствовать.

Нужен ли мне психотерапевт? Чертовски вероятно. Но эти методы пока у меня срабатывали.

Всего через два месяца я смогу сосредоточиться на боксе и на клубе The End Zone. Никаких больше выполнений приказов от Луки, больше не буду постоянно оглядываться назад.

Поднимаю руки и надеваю перчатки, я выхожу на ринг. На матах кучка мамаш средних лет, притворяющихся, что бьют кулаками воздух. Я забыл, что мой спортзал в тот день превратился в клуб гребаных мамочек.

Грейсон выходит на ринг в защитных щитках и шлеме.

— Ты боишься, что я собираюсь нокаутировать тебя, киска? Сними этот гребаный шлем! — кричу я через весь ринг.

— Нет, я лучше останусь в этом. Ты сегодня в странном настроении, и я не хочу, чтобы на моем хорошеньком личике были фингалы, — подтрунивает он.

Подбегая к центру ринга, я начинаю свою первую комбинацию джебов по подушкам.(прим. джеб это короткий прямой удар ближней к сопернику рукой. Удар очень короткий, без замаха и неожиданный) Левой, правой, левой, уклоняюсь, когда Грейсон замахивается на меня подушечкой. Мы продолжаем тренироваться, пока у меня не горят легкие, пот не заливает глаза, а жилет не промокает насквозь.

Как только я оказываюсь в зоне, весь мир погружается в тишину. Это идеально.

В голове у меня становится пусто, и единственное, что я вижу, — это своего противника, опасное пространство для маневра.

Сила моего удара может убить. Если мой разум отключится, ничто не остановит дьявола, который танцует в моих венах.

У меня перехватывает дыхание, в комнате стоит гробовая тишина. Я смотрю на класс мамочек, и все они смотрят на меня с открытыми ртами, избегая моего взгляда. Они окаменели. Я даже отсюда чувствую запах их страха.

Голос Грейсона эхом отдается на заднем плане.

— Келлер, прекрати это, черт возьми, сейчас же! — орет он рядом со мной.

Черт.

Срывая с себя рубашку, которая прилипла к поту, я вытираю ею лоб, пытаясь выровнять дыхание. Не обращая внимания на Грейсона, я ныряю под канаты и несусь в душ.

Если он кричит на меня, то я явно его не убивал. Черт. Я мог бы.

Приняв холодный душ и одевшись, я выслеживаю Грейсона, который сейчас сам наносит удары по груше. Должно быть, я его сразу разозлил.

— Грей! — кричу я, привлекая его внимание.

Отодвигая сумку, он подходит ко мне.

— Что, черт возьми, это там было, Келлер, — требует он, указывая на кольцо. — Ты полностью отключился. Это чертовски опасно. Ты должен с головой погрузиться в игру, иначе ты, блядь, кого-нибудь убьешь, — выплевывает он, в отчаянии потирая лицо руками. — Иди домой, разберись в своих мыслях. Господи, иди потрахаться. Сейчас не время терять терпение, Келлер. Боксер — ничто без сильного ума. Запомни это. — повернувшись ко мне спиной, он начинает наносить удары по груше. Можно предположить, что он воображает, что я — эта гребаная груша.