Стекло хрустит под моими ботинками, пока я не останавливаюсь перед ней и не окликаю твердым голосом:

— Ава?

Ее смычок резко останавливается, а пальцы замирают на колках. Она медленно поднимает голову и смотрит на меня пустыми и разъяренными глазами. Они выглядят потерянными, но в то же время в них плещется ярко-красный цвет.

Напряжение трещит в воздухе, пока мы смотрим друг на друга. Я — потому что пытаюсь определить, не наступил ли один из ее приступов.

Она… понятия не имею почему. Она смотрит на меня с гнетущим страхом, который я никогда не думал увидеть на ее лице снова.

— Все в порядке? — я делаю шаг к ней и поднимаю руку, чтобы дотронуться до ее, проверить пульс и убедиться, что он нормальный.

Ава отшатывается, виолончель выпадает у нее из рук и ударяется о разбитое стекло. Ее стул скрипит по осколкам и наклоняется под ее весом, но не падает.

— Не прикасайся ко мне, — говорит она с такой горечью, что у меня волосы встают дыбом.

Чтобы не тревожить ее, я остаюсь на месте и засовываю руку в карман, стараясь говорить как можно мягче.

— В чем дело?

— Ты соврал мне. Все это время ты мне врал, — на ее веках выступает влага, а щеки покрываются румянцем.

— Относительно чего? — спокойно спрашиваю я.

— Всего! — кричит она срывающимся голосом. — Ты соврал о нашем браке. Он был заключен не для того, чтобы мы помогали друг другу. Ты заставил меня выйти за тебя замуж, чтобы убедиться, что я сохраню в тайне твое преступление. Ты угрожал, что сделаешь меня сообщницей, если я не соглашусь на твое предложение.

Блять.

Гребаный ад.

Мышцы на моей челюсти напрягаются, когда стена, которую я старательно возводил вокруг своей жены, рушится в один миг.

— Что еще ты вспомнила? — спрашиваю я сдавленным голосом.

Бессмысленно пытаться заставить ее поверить, что ничего этого не было или что это игра ее воображения. Я никогда не чувствовал себя комфортно, эксплуатируя ее психическое состояние таким образом, даже если это было сделано ради нее.

— Все. То, как ты заставил меня выйти за тебя замуж. Как я стояла у алтаря и думала сбежать, а ты напомнил мне, что убил человека из-за меня и сделаешь то же самое со мной, если я буду доставлять тебе какие-либо проблемы, — она шмыгает носом, и слеза скатывается по ее щеке. — Ты угрожал убить меня в день моей свадьбы! Как ты мог так поступить со мной?

— Потому что я не мог позволить тебе сбежать.

— Боялся, что люди начнут сплетничать, если я брошу тебя у алтаря?

— Боялся, что это был мой последний шанс заполучить тебя.

— Ты имеешь в виду обладать мной? Владеть мной?

Возможно, так все и началось, да, но с тех пор все изменилось, особенно после того, как она потеряла память. Ава стала неотъемлемой частью моей жизни, без которой я не могу прожить, и это делает ее слабостью, обузой, ниточкой, которую любой может использовать против меня.

Все это время я боролся с мыслью оборвать эту нить и избавиться от опасности, которую она представляет, но каждый раз я прихожу к выводу, что не могу представить свою жизнь без ее солнечного, розового существования.

Поэтому я удвоил свои усилия. Попытался стереть из памяти прошлое, ее болезнь и все, что могло ухудшить ее состояние.

— Я не вещь, с которой ты можешь поиграть, а потом выбросить, когда тебе надоест, — слезы текут по ее щекам, когда она постукивает себя по груди окровавленными пальцами. — У меня есть чувства. Есть эмоции и сердце, которое разбивали слишком много раз, но оно отказывается умирать. Мне надоело давать тебе свободу. Надоело плясать под твою дудку, выполнять твои требования и терпеть твой контроль над моим поведением.

— Это все, что ты запомнила? Требования и контроль твоего поведения?

— Я помню, как ты заставил меня подслушать разговор между моими родителями, когда они обсуждали мое ухудшающееся состояние. Мама хотела, чтобы меня положили в клинику, но папа не согласился и хотел сменить мне терапевта. Ты сделал это специально, чтобы я почувствовала себя виноватой в том, что стала причиной их ссор, и не стала возражать против передачи опекунства тебе. Ты требовал, чтобы я бросила пить, а когда я не подчинилась, связал меня и заставил глотать таблетки. Я помню, как ты приказал мне регулярно принимать лекарства, а когда я отказывалась, запер меня в психушке на несколько месяцев, пока я не стала умолять тебя вытащить меня оттуда. Ты сменил мне психотерапевта, разлучил меня с друзьями, с которыми я любила проводить время, и внес меня в черный список всех клубов Великобритании. Ты установил устройство слежения на мой телефон и запретил мне снова водить машину. Ты заставил людей следить за мной повсюду. Мне не разрешалось пить, веселиться или даже самостоятельно выходить на улицу, и единственными моими спутниками были твои люди, мои родители, твои родители, Ари и Сеси. Ты превратил мой мир в позолоченную клетку, так что да, все, что я помню, — это требования и контроль.

Теперь она плачет. Чем дольше она говорила, тем более надломленным становился ее голос, и под конец она уже едва могла говорить.

Все, что она помнит, происходило задолго до ее последнего приступа, закончившегося амнезией. Значит ли это, что она не помнит, что послужило спусковым крючком?

Может, она притворяется?

Доктор Блейн сказала, что Ава, как и любой нейродивергентный человек, склонный к травмам, делает акцент на негативном, а не позитивном, и в некоторых случаях может предпочесть полностью стереть все хорошие воспоминания, чтобы вписать реальность в свое восприятие.

Если моя жена думает, что я большой злой волк, который разрушил ее жизнь и построил для нее красивую позолоченную клетку, у меня нет возможности изменить это восприятие словами. Чем больше я буду настаивать на своем, тем более параноидальной она станет, и в результате ее мозг может отключиться.

Я совершил эту ошибку до того, как она упала с лестницы и потеряла память. Я пытался объяснить, что да, я заставил ее выйти за меня замуж, но все остальное произошло не по той причине, по которой она думала.

Моя жена не смогла смириться с правдой, и весь этот разгром закончился трагедией. Поэтому я ни при каких обстоятельствах больше не буду идти этой дорогой.

— Ты ничего не скажешь? — ее страдальческий голос и заплаканное лицо ничем не отличаются от осколка стекла, вонзившегося мне в грудь.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? — спрашиваю я с притворной беспечностью.

— Оправдание? Объяснение? Попытаешься заставить меня поверить, что это все неправда и что я более психически неуравновешена, чем мне казалось. Заставишь меня, как обычно, сомневаться в своих суждениях? Разве ты не эксперт в манипулировании и запугивании?

— Я не вижу в этом смысла, — я делаю шаг вперед. — Позволь мне промыть твои раны.

— Отойди от меня! — она вскакивает, и стул опрокидывается, когда она наступает на осколок стекла.

Я замираю, увидев, что он глубоко вонзился в ее ногу, и отступаю на два шага назад.

— Я ухожу. А ты просто стой на месте. Я уйду и позову Сэм, чтобы она помогла тебе, хорошо?

— Не смей уходить, когда я с тобой разговариваю!

Мои ноги снова останавливаются, когда я встречаюсь с ней взглядом.

— Я весь во внимании.

Она шмыгает носом, от боли ее дыхание становится прерывистым, а тело неконтролируемо дрожит.

— Тебе было весело водить меня за нос все эти месяцы и заставлять верить, что я могу быть нормальной? Тебе доставляло удовольствие давать мне надежду, заделывать трещины в моем сердце, прекрасно зная, что ты снова разобьешь его вдребезги?

— Я не нахожу удовольствия в твоей боли, Ава.

— Лжец! — кричит она. — Прекрати мне врать! Прекрати мучить меня! Просто прекрати!

Теперь она ходит вперед-назад по стеклу, и, черт возьми, клянусь, я чувствую, как каждый этот осколок вонзается мне в грудь.

— Хорошо, хорошо… — я поднимаю обе руки в знак капитуляции. — Я скажу все, что ты хочешь. Просто перестань причинять себе боль. Пожалуйста.