Взрослая женщина понимает: это вопрос времени, когда она в полной мере поймёт, какими гадкими людьми наполнен мир вокруг и какими отвратительными мыслями они порой движимы. Но пусть это время для неё не спешит приходить и нещадно разбивать в осколки нежное, доверчивое сердечко! Хотя бы для неё…

Вета примостилась рядышком и прильнула к «маме» в поисках утешения.

– Я тогда больше боялась, – вздохнув, созналась она с чувством вины. – Я папу, конечно, очень сильно люблю, и тебя, тётя Милла люблю ужасно, но вы же вернулись целыми! А Аза тогда была сильно раненая, лежала и не двигалась, так, что я думала, что она умрёт.

Кира, прижав к себе Вету, которая готова была разреветься и оттого кусала пальцы, словно всё описанное сейчас заново происходило, погладила её по плечу и чмокнула в макушку.

– Вам надо было этого медведя на шкуру пустить, чтоб знал! – строго наказала девочка Кире, спуская таким образом свои эмоции.

– Пустим, если ещё раз придёт, – пообещала та, тихо смеясь.

– Конечно, придёт… – фыркнула Вета. – Нашли дурака. Прямо в дверь постучит и будет извиняться – я вашу собачку нечаянно поцарапал, простите, я больше не буду, вот вам бочка мёда…

Женщины, зажав рты, хором тихо прыснули. Сказочница. Даже голос подстроила, сделав по-медвежьи грубым. С такой даже на минуту не соскучишься. В один миг до слёз доведёт, а в следующий до смеха, обтереться не успеешь.

– Он вас обоих увидит и такого драпу даст, что только пятки видно будет!

Каким-то чутьём уловив, что гостья не верит во всю серьёзность высказывания (чтобы медведь хрупкой девушки испугался? Ха! Облизнулся бы скорее), Вета подхватила руку Киры и положила её на стол ладонью вниз. Сопротивление было бесполезным – легче было позволить с собой обойтись, как с безвольной куклой.

– Вот, смотри! – Вета показала на два заросших шрама на тыльной стороне руки. – Она даже с волками не боится драться! Вообще сумасшедшая! Папа её на охоту отпускает, они теперь по очереди с Азой ходят. Олениху на свой день рожденья одна свалила, папке тащить пришлось. Запыхался, а сам шутит – говорит: «Я хотел бы больше Киру на руках понести, но косуля тогда не захотела бы с нами идти, чтобы попасть на обед, поэтому пришлось так вот сделать…»

Ещё один приступ прикусываний кулаков. Как ни прячь глаза, а они выдают: одним крайне приятно, что её готовы носить на руках (и делают это – заговорщицкое подмигивание Акима служило красноречивым доказательством. Интересно – чья сегодня была очередь быть такой осчастливленной?), а другим завидно. В положительном виде, не злобно. Нет такой женщины на свете, которой было бы неприятно оказаться на руках любящего мужчины (хватило б ему только сил).

– Хватит тебе нас смешить! – шикнула Кира. – Вдруг там медведь за дверью подслушивает? Так и скатится вместе с бочкой кувырком с горки от смеха.

Теперь настал черёд девочки прикрывать ладошкой рот и утыкаться в плечо рядом сидящей, чтобы не расхохотаться во весь голос. Не так страшен бродящий по лесу медведь, как свора отъявленных злодеев. Если разговаривать негромко, то звуки голосов нельзя было услышать под горой – стены землянки почти полностью приглушали их, остальное тонуло в зарослях снаружи и естественном шуме леса. А подняться наверх исключительно из любопытства только дурак бы надумал. Но кто знает, сколько нынче дураков на свете?

– Иди, принеси сумку Миллы! – велела Кира. – Там твоё задание.

Вскочив с предвкушением со скамьи, Вета побежала за сумкой и принесла её. Пошарив в ней, не спросив при этом разрешения у владелицы даже взглядом (верный признак семейного правила «Всё, что моё – это и твоё. Бери, не спрашивая»), Кира вытащила пистолет. Аккуратно повертев его в руке, она умелыми движениями вынула магазин, проверила, пуст ли затвор, и передала Вете. Молча, без объяснений. Только вздёрнула утвердительно бровями.

Девочка, внимательно проследив за всеми махинациями, взяла опасную игрушку и начала выполнять то, чему её, очевидно, неоднократно заставляли учиться: правильно держать пистолет. Крепко, двумя ручками. Всё-таки не пистолетик, а махина сорок пятого калибра. Отдача от выстрела будет для детских рук сильной – поэтому и правильно стоять важно, когда целишься. Чтобы по лбу не получить и не разбить его до крови железякой. Так, как будто делаешь шаг вперёд. Руки вытянуть на всю длину вперёд и поднять напряжёнными на уровень глаз. Мушка впереди должна сойтись в прорези целика на одной линии с целью. Взвести курок, снять с предохранителя, выстрелить.

Щёлк!

Кира похвально кивнула. Пока Вета тренировалась, она неспешно вытаскивала патроны из магазина и складывала их в свободную чашку, чтобы не укатились. Одновременно она успевала одним ухом слушать и то, о чём тихонько толковали между собой мужчины в стороне. Понаблюдав за этими двумя женскими особями, можно было заметить в них много общих черт, но и столько же разительных различий. Вета своим поведением походила на собаку, которая ко всем дома подбегает, открыто радуется и ластится, отвлекаясь то на одно, то на другое дело. «Погладь меня!» – так можно выразить её постоянную потребность, не зависимую от сиюминутного настроя. Кира больше походила на кошку, которая вроде сидит и занята своим делом, но в то же время ничего не упускает из виду и всё слышит чутким слухом. «Хочешь погладить – подходи сам, там посмотрим, в каком я буду настроении: мурлыкать или шипеть», – говорил её вид.

Когда Вета демонстрировала шрамы на руке Киры, Марья успела увидеть намного больше. Состояние этих рук плохо сочеталось с остальным внешним обликом. Фигура и осанка у девушки были безупречными, движения мягки, как у кошки, но полностью лишены какой-либо девичьей жеманности. Черты лица своеобразны – всё в нём есть: и изящество линий, которые с первого взгляда вызывают симпатию, и строгость в выражении, когда лицо спокойно – видно, что это не просто человек разумный, а ещё и охотно размышляющий, – и даже какое-то величие, скрытое в манере держать голову – не вжимая её в плечи (я глупая, простите и любите такой), но и не задирая нос (вы глупые, но я вас прощаю, если вы полюбите меня такой). Брови и ресницы – на зависть всем девушкам, губы – чувственные и утончённые, жаждущие поцелуев (таких сладких, чтобы не оторваться, пока задыхаться не начнёшь). От уголков рта идут складочки, которые придают лицу с суровым выражением (как прежде с винтовкой наготове) ещё больше решительности и строгости, а при переживаниях – ещё более глубокой чувственности и сострадательности. Но сильнее всего завораживала улыбка, показывая истинную внутреннюю доброту. Кира ни разу открыто не рассмеялась – словно прятала смех в себе. Прикусывая большой палец, она отворачивала голову и почти беззвучно тряслась – издавая помесь тихого хохота и всхлипывания вперемешку с завыванием (не могу, сейчас лопну, держите меня). Сам смех искрился по всему лицу.

А глаза! Их цвет бесподобен – если успеть рассмотреть в упавшем лучике солнца. Синяя каёмка вокруг серых тучек, сквозь которые просвечивается жёлтый свет из чёрных зрачков. Миг солнечного затмения, запечатлённый художником-гением на век человеческой жизни. Редко кому выпадает удача наблюдать за солнечным затмением, и следует знать, что это событие для зрения опасное. Как и глаза Киры. О-ох! Не смотри в них, сын, если не хочешь ослепнуть.

Этой девушке достаточно одного взгляда, чтобы утопить в своём бездонном омуте кого угодно. Когда она ловит на себе взгляды, ей приятно, но она не смущается. Глаза не отводит, разыгрывая застенчивую деву, не хихикает наигранно. Мало того – в ответ сама смотрит прямым взглядом, изучая человека перед собой, и такое чувство появляется, будто насквозь видит. Такие глаза не дадут соврать. Она умна и рассудительна – лучше промолчит, чем сказать пустую глупость, её мнение здесь высоко ценится, это видно по взглядам отца, которые он бросает в её сторону, и тому, как он о ней отзывается. Даже если разговор не о ней – он обязательно где-то упомянет её либо прямо, либо косвенно. «…Олениной откармливаем, Кира намедни добыла…», – о том, как собаку выхаживают. И сплошные: «мы тут подумали», «мы так решили», «мы сделали», «мы…», «мы…». Не: «Я…», «Я…» – чем обычно так обильно насыщена речь мужчин. Причём в такой естественной форме, что ни о каком заискивании или перехваливании речи быть не может. И сам ведь очень умён – по разговору слышно. Чтобы иметь такой словарный запас, уметь его использовать и не испытывать нужды присыпать речь матом, нужно было прочесть и обдумать не менее дюжины книг.