– Это ведь черта поселения, но и лес рядом. А она, – разворачиваю голову назад, проверить, не увязалась ли собака следом, – одна.

– Кто одна? – переспрашивает он, как будто вообще и не было только что рычащего пса.

– Собака. Та, здоровенная Хаски, почти что в лесу. А вдруг там волки? – округяю в ужасе глаза. – Знаешь, я же вообще о них не думала, когда выходила.

– А зачем вообще пошла?

"Потому что…" – даже от мыслей, что только что между нами было, щеки, уверена, покрываются предательским румянцем.

– Мне… надо было подышать воздухом. – выдаю в ответ.

– А как же собака – друг человека? – Неужели даже в детстве пса не хотелось завести?

– Покажите мне ребенка, которые не хотел собаку, – спотыкаюсь о какую-то корягу, опираясь сильнее на его руку.

– Не бойся: упаду, но все равно поймаю, – Мой Мужчина переплетает наши пальцы в замок.

Вздыхаю, успокаивая колотящееся сердце:

– Ну а о собаке, – возвращаюсь к беседе, – летние каникулы я часто проводила на даче. У соседей как раз была собака. Как сейчас ее помню – громадная, черная с белым “галстучком” на грудине… Дорога к речке вела как раз через их участок и, каждый раз, когда я проходила мимо, она срывалась на меня оглушительным лаем. А потом и вовсе, начала пролезать в дыру у ворот и пыталась цапнуть за ноги… до сих пор помню этот рык звериный и скалящуюся пасть, полную острых зубов. С тех пор я очень боюсь собак… и петухов.

– А эти чем не угодили? – удивлённо изогнув бровь, прищурившись изучает пристальным взглядом, но насмешки в нем нет. Неужели правда интересно?

– У бабушки был петух, красивый такой: сам коричневый, а хвост изумрудно— зеленый и шпоры эти на лапках, и гребень… Короче, он тоже все время караулил…

– Что бы что?

– Клюнуть за зад.

Бросаю взгляд на идущего рядом Сережу, приметив, что он улыбается.

– Знаешь, тут я на стороне собаки и петуха. Сам бы тоже не удержался. И укусил бы, и клюнул, – хриплый, тихий смешок смешивается с шелестом дождя в траве.

– Эй! Совсем не смешно! Зато, – многозначительно играю бровями, – они все научили меня быстро бегать.

– Есть еще что-то, чего ты боишься до дрожи?

– М— м— м, пожалуй, насекомые и змеи. О, сороконожки! Это ужас как стрёмно. И гусеницы, вот те зеленые и пушистые. Кошмар! Пауки эти ещё…

“Так, Машка, остановись. Они в лесу живут, для них вот это вот всё – реалии и обыденность”.

– Ладно, пожалуй, закончим перечисление моих фобий. А чего боишься ты? Я поняла, что ни волков, ни собак, – улыбнулась, вспоминая, как он встал между мной и зверем нерушимой стеной. – Но ведь есть же что-то? Страх, он присущ всем.

Мой Мужчина меняется на глазах, превращаясь в того самого председателя дачного кооператива. Нет, он все так же крепко держит за руку, всё так же ведет к дому, но на мой вопрос не отвечает, а в глазах горячий огонь как будто кто вмиг погасил.

– Вот здесь осторожнее, перешагивай, – он прекрасно ориентируется между расставленных строительных материалов, огибает внушительную кучу песка.

“Боже, я этого вообще ничего не видела, когда убегала! Совем чердак потек, Маня!”

Мы вновь подходим к дому. Сердце, которое уж точно слушать не надо, отстукивает в рёбра какую-то романтическую чушь.

“Ты хочешь видить то, что недополучила в детстве, то, от чего бежала в юности, то что недопускаешь сейчас. Остановись и вруби голову, дурочка. Пусть сегодня в город не вернуться, но завтра уж точно. Этот мужчина либо на одну ночь, либо вообще больше никогда и второе для тебя предпочтительнее. Потому что не нужны тебе эти… сложности. Нет ТВОЕГО мужчины здесь. Все, помечтали и хватит”.

– Идём? – погрузилась в свои мысли настолько, что не заметила как Сережа открыл дверь.

– Да, спасибо, – высвободила ладонь, спеша войти в дом и отойти от него на приличное расстояние. Ладонь, там где он только что ее касался, горит огнем и я тру ею вторую руку, пытаясь передеать ускользающее тепло всему телу.

“Холодно, блин”.

– Раздевайся, – едва прикрыв за собой дверь сруба, нахожу взглядом аккуратно перекинутую через спинку стула рубаху. Надо же, положила на место. Олег за всю жизнь рядом не привык на место мои вещи класть, а Она сразу вот. Едва заметно улыбаюсь, тепло от этого открытия растекается внутри, гася недавний пожар злости.

– Заболеешь. Насквозь мокрая уже. Рубашку надень, я сейчас плед поищу. Тут Где-то был старый, вот на такой случай как раз.

Привычка всегда просчитывать наперед и позаботиться о комфорте заранее в очередной раз не подвела. Обернувшись, замечаю, что все еще стоит, как потерянная. Возвращаюсь, вздохнув.

– Слушай, если ты хочешь не застрять тут на неделю в лучшем случае, тогда заболеть не твой вариант, так? – а самого аж коробит изнутри, как будто кто мне колючую проволоку в кишки затолкал и тянет теперь назад через рот вместе со словами этими.

Зубы аж свело – так стиснул. Как будто если слова про отъезд поймать, переждав, как изжогу, то она тоже не упорхнет. Останется здесь, со мною. Мотнув головой, снова тру ладонью загривок. Дурная привычка, но с детства увязалась.

–Вот, держи, – плед нашелся, где я его и оставлял. Все так же аккуратно сложенный, слегка пахнувший теперь не только мылом, но и сыростью. Надо было вынести на солнце прожариться, но я забыл со всем этим дерьмом вокруг. – Печка еще не работает, но камин Прохор на славу сложил. Он хороший мастер, так что сейчас принесу нам что-то на растоп, согреешься.

С четверть часа молча занимаюсь обустройством быта, стараюсь не дышать лишний раз и даже не смотреть в сторону Марьи. Все еще колется мысль, что сбежать пыталась. И одновременно с этим тихое "Сережа" щекочет изнутри. Это там что ли проклятущая душа расположена? Одни проблемы от нее. От души этой.

Дурак ты, Серый. Ничему тебя жизнь не учит. Опять на те же грабли.

– Иди поближе сядь, – пододвинул ей стул к камину, чтобы согрелась от жара потрескивающего огня. А ведь могли бы так всю жизнь. Вечером, когда все разойдутся уже по хатам, сесть у камина, обсуждая дела и планы на будущее. Я бы тогда шкур накидал овечьих прям на пол. Пусть бы ее светлые волосы смешивались с руном, блестели в языках пламени, дразнили перебирать жидкое золото локонов. Пусть бы отсвет искр прыгал по ладной ее, аккуратной груди, а я бы пытался, тихонько, чтобы не разбудить детишек, смеясь, поймать их губами. Любовался бы, всю бы испробовал на вкус! Что там мне досталось— то сегодня – так, лизнуть на пробу. Только голод подогреть.

Сам ты себе главный враг, Волков. Ну что ты как сказочник душу рвешь. Знаешь же, как все будет.

Вместо того, чтобы сесть в ногах, обхватив колени, прижаться щекой к бедру и любоваться огнем, вдыхая ее запах, отсел на скамью подальше. От греха и соблазна. Сам себе уж не верю, что сдержусь.

– Чаю предложить не могу, только вода есть. Мы баклажку набирали на день, чтоб к колодцу не бегать. Бутерброды еще есть. Ты завтракала вообще? Или побоялась без хозяев по шкафам посмотреть на предмет съестного?

– Спасибо, я ела, – сама сидит – ноги под себя подтянула, плед вторым слоем накинула поверх рубахи. То ли правда околела с непривычки, то ли от взгляда моего прячется. Колется он ей что ли взгляд тот. Ладно руками не трогать, но хоть глазами— то можно! Не облезешь же ты Маша от такой малости. Да и взгляд у меня не кислота жгучая. Вон как ластится, все изгибы обласкал на расстоянии. Закрой тебя теперь от меня, свет потуши, а я каждый выступ и каждую впадину на ощупь от любой другой отличу. Даже пусть бы напрочь волчьей травой нюх отбило!