Проиграл ты, Волков. Хрупкой девчонке проигла. Переломила твою выдержку и силу воли через острую коленку, даже глазом не могрнув.

С рыком впиваюсь в манящие, пухленькие губы. Мечу ее, как зверь свою территорию. Все здесь изведать, каждый сантиметр заклеймить своей территорией. Губы мягко раскрываются под напором голодного поцелуя, хватанув воздуха, Марья отзывается на ласку и все глупые вчерашние обещания теряют последнюю надо мной власть.

Худенькая какая ты, Машенька… Россыпь мурашек разбегается под моей ладонью вдоль всего бока, резонируя дрожью во всем теле. Добравшись, наконец, накрываю рукой грудь. Все утро покоя мне давало – только и думал, как буду мять сосок в пальцах, а она сладко стонать, выгибаясь навстречу. Тихий, скулящий этот стон оглушает, забивая и шум дождя, и раскаты грома. Ничего не слышу кроме ее тяжелого дыхания, своего рваного выдоха и этого робкого стона, ловлю его ртом, не желаю даже этим делиться с воздухом вокруг нас. Все, что принадлежит ей, должно быть моим. Крики, стоны, смех, дыхание – все без разбору.

Спускаюсь вдоль ребер к плоскому, дрожащему животику. Тянется за руками сама, даже, может, не догадываясь, как молчаливая просьба отзывается в напряженных мышцах. Тело ноет, живот свело судорогой. Глотнув воздуха, прихватываю губами шею, играю на своих бедных нервах, едва ощутимо оглаживая плоский живот над резинкой трусов. Чуть ощутимое прикосновение током колет пальцы, разрываясь болючей пульсацией напряженного члена. Едва сдерживаюсь, чтобы не укусить шею вот прямо сейчас, накрыв лобок ладонью. Марья трется о напряженные пальцы. От невинного почти жеста тело с головы до ног прошивает дрожью, со стоном поддеваю пальцами резинку уже влажных ее трусиков. Осознание, что она хочет почувствовать меня в себе затапливает мозг настолько, что перед глазами все плывет.

Мы стонем одновременно, стоит пальцам найти напряженный бурогок клитора. Марья требовательно толкается в пальцы, хрипло смеюсь ей в шею, размазывая смазку буквально выжимаю с дрожащих губ хриплый, грудной звук. Кусая губы, моя девочка ерзает задом по грубой стене сруба, ловит дрожащими, плохо сгибающимися пальцами запястье. Приходится, забрать руки, сцепив их над головой. Грудь ее от этого приподнимается сильнее, пробую ее на вкус прямо так, сквозь свою рубаху, проскальзывая пальцами в жаркое, влажное лоно.

Марья скулит, выгибая навстречу ласкам грудную клетку и это лучшая из песен, что мне доводилось слышать в своей жизни.

Прикрытые ресницы бросают длинные тени на порозовевшие щеки. Какая же ты красивая, девочка.

Чувствуя, что вот-вот сорвется резко останавливаюсь. От неожиданности, Марья распахивает свои огромные, сосущие душу глаза. Заплывшие масляной поволокой желания, еще более притягательные, чем раньше.

– Правильно, Марья. Хочу чтобы ты смотрела на меня, когда кончишь. Закроешь глаза и все кончится, поняла? – ну куда там поняла – видно же, что мозг вообще не способен обрабатывать информацию, кивает, жадно толкаясь бедрами, сама насаживается на мои пальцы. Голодная ты, да? Знала бы ты, какой я голодный.

Оргазм расширяет ее зрачки так сильно, что они заполняют чернотой почти всю радужку. Сильнее сминаю пульсирующий клитор. Сладко больно, да милая? Марья кричит, выбивая из моих легких последний воздух. Отхаркиваю его, как кровь в чахотке. Прижимая ее собой к стене, чтобы не осела прямо так, отпускаю сцепленные до этого руки. Выуживаю из мокрых трусов пальцы.

– Посмотри на меня, Марья, – хриплый, дрожащий на пределе голос смазывает приказ, но Маша все равно послушно поднимает взор. Медленно облизываю пальцы, глядя ей глаза в глаза. Зрачок ее снова расширяется и от этой реакции хочется смеяться. – Вкусная.

Руки безвольно опадают на мои плечи, цепляется за них дрожа, дрожа, как будто ноги не держат. Что, девочка? Продолжения ждёшь? Напряжённый член болезненно тычется в шов брюк. Просто лопнет сейчас на хер.

Нет, милая, не все сразу. Я хочу, чтобы ты знала, от чего отказываешься, когда станешь принимать решение.

Тяжело втянув воздух, сдерживаясь видимо исключительно на упоямстве ловлю приоткрытые, пересохшие губы, смазывая их медленным касанием языка. Она, конечно, чувствует вкус собственной смазки на моих губах. Дёргается навстречу, но я отстраняюсь.

Ты редкий мазохист, Волков.

– Если позволишь кому— то касаться себя так же, я сломаю ему руки. Или шею. Поняла? – угроза тихим рыком тонет в её ещё не выравнившемся дыхании. Стиснув зубы, отталкиваюсь от бревен сруба рукой, резко разворачиваюсь и вылетаю на улицу под бушующий ливень, пока решимость не покинула меня, все испортив.

Маша Красовская

Как только за ним закрылась дверь, я сползла по стеночке на пол. Уронив голову на колени, медленно облизнула губы, жадно ловя отголоски его поцелуя с собственным вкусом. Тело, все еще мелко подрагивает, прошиваемое всполохами оргазма и… желания.

"Мне мало!"– шарашит осознание.

Поджимаю пальчики на ногах, как будто признание, само по себе, служит мощнейшим афродизиаком.

"Что с тобой, Машка?"

Да, у меня были мужчины, но я никогда так быстро не раздвигала перед ними ноги! А с ним готова. Вернись он прямо сейчас… в животе вновь проснулись пресловутые бабочки, щекоча и ухая вниз, туда, где все еще слишком сладко и остро.

– Наваждение какое— то, – бормочу возмущенно, – вот тебе и руссо туристо – облико морале!

"И сними ты уже с себя его рубашку!"

Но вместо этого, словно чёртова кошка, трусь щекой о ворот, веду носом, жадно вдыхая уже наш смешанный запах.

Улыбаюсь. Мне нравится.

"Ну, пиздец, приплыли… осталось только замурчать"

– Телеполтиловались, бля, – шепчу в слух.

Обвожу бездумным взглядом еще не до конца достроенный сруб, рассматриваю брусья, удивленно поднимаю брови, словно сейчас на них вырастут ветки и зазеленеют листья, тонкие, молодые, светло— зеленые, как тихое и несмелое счастье. Мое, персональное, с ним – с Моим Мужчиной.

МОИМ МУЖЧИНОЙ.

От мысли этой становится по— настоящему страшно.

Тихо подхихикиваю, срываюсь к валяющемуся на полу платью, срываю рубашку, с силой комкая ее в руках. Хочется уткнуться носом, вдыхать…

Дышать… Завернуться в нее, словно в щит.

Даю себе ментальную оплеуху.

«Одевайся!»

Тяну мокрое платье на себя, ткань стылым полотном облепляет тело, но я упрямо тяну его на слишком горячие плечи.

Счастье…

Какое счастье, Маша? Нет у тебя его, не заслужила. В детстве, ни отцу была не нужна, ни матери. И здесь так. Отчего хочешь верить, сердце свое глупое слушаешь? Слова малышки впечатлили чтоль? Все это флёр деревушки и жителей ее странных. Напускное. Пока себя уговариваю, на глаза наворачиваются слезы. Всегда так бывает, когда злюсь. От злости большой или сильных эмоций – всегда реву.

“Ненавижу. Ну чего разрыдалсся, дура?”

Вновь пробирает на смех сквозь полотно слез. Чувствую, что вот-вот поддамся панике и мне резко не хватает воздуха. Надо выйти! Бежать! Без оглядки. Хотя бы ненадолго. Покинуть место, где все так сильно пропахло нами. Затравленно озираюсь, обхватывая себя руками.

Тихонько проскальзываю на недостроенное крыльцо. Раскат грома совпадает с моим прыжком на землю и падающей рядом штуковиной, что оно такое? Рубанок…

Откуда я вообще это знаю?

“Сколько же в твоей голове бесполезной информации, Маш!” – ворчу сама на себя.