Все кончилось громким скандалом. Двое молодых практикантов-медиков внимательно отбирали лучших – и в результате в самом центре города, на площади Лассаля, был накрыт элитный притон «с афинскими ночами» под руководством этих самых практикантов. Сам Орджоникидзе, друг и соратник Кирова по Гражданской войне и по жизни, был послан в Ленинград «для решения вопроса». Без московского гостя, члена ЦК, дело могло зайти не туда, имя Кирова приклеилось к этой истории явно некстати. Орджоникидзе уговорил Марию Маркус уволиться, хотя она не хотела уходить, «не выполнив задания партии»… Но все же уволилась.

Профилакторий, утратив покровительство Кирова, был вскоре переведен в Свирский монастырь на полутюремный режим, и клиенткам пришлось перековываться на лесоповале.

А пьяниц-рабочих прорабатывали теперь на собраниях с участием жен: без «семейного гнета» ну никак нельзя! Провалившееся «освобождение женщин» сворачивалось. Так же, как и мужчин. Это был чрезвычайно трудный период. Прикончили НЭП, и временное изобилие иссякло. Снова возникли проблемы даже с хлебом. Вместо обычной трудовой недели ради индустриального рывка учредили рабочие десятидневки, с непонятно как назначаемыми редкими выходными… За опоздание на час могли уволить, а потом уже – и посадить. Вот тебе – и «стали хозяевами фабрик и заводов»! За что боролись…

– Ну что ж! Раскупили! – Юра выдал мне пачку денег, давно мною не виданных. Я даже залюбовался. – Поздравляю! – Юра вздохнул.

– С чем?! – вдруг вырвалось у меня.

– Да. Действительно! – Юра произнес. – Когда в детстве – твоем детстве – я наблюдал за тобой и радовался твоим способностям… Об этом ли я мечтал?

– А я – об этом ли? – вздохнул я.

– Ну так и иди отсюда! – Юра сказал. – И больше не попадайся!

– А куда?

– Откуда пришел.

– …Второй раз меня спас! И в этом же самом месте, – пробормотал я.

Но он лишь сухо кивнул.

Второй раз я возвращался по этой улице. Но настроение почему-то было не такое счастливое, как тогда.

В любимом издательстве, в котором я вырос и которое долго было на замке, вдруг появились, говорят, какие-то незнакомые люди (по слухам, заправлял бывший завхоз), и пошел шепоток, что «некоторых» будут печатать. Причем – не лучших, а худших: они теперь лучшие! «Некоторых» уже было видать на прилавках возле метро: оскаленные черепа, кривые ножи с капающей кровью. Их час! Как до меня донеслось, нужен секс, насилие, но побеждать должно добро. Сделаем. При социализме выжили! А капитализм облапошим. Уж завхоза переиграем! Насилие, секс… Нашли чем испугать. Целое лето я просидел над рукописью – сюжет летел как стрела – давно так не отдыхал. Название «Будни гарема». Гарем муз, вдохновляющих писателя. Но – в конкретных дамах. Муза торговая, муза зарубежная, муза подлинная, но кое в чем тех муз обскачет. И явился в издательство… Полное запустение, открытые двери кабинетов, где когда-то решались судьбы. Хлопнула форточка. Вздрогнул. Что-то произошло. Из дальнего конца коридора, загибающегося влево, где раньше были хозяйственные службы, послышались шаги. Но какие-то деревянные. Буратино какой-то идет! Никогда здесь не слышал таких шагов. Именно – стук. На ходулях они, что ли, ходят, чтобы разговаривать свысока… Нет! Вывернул из-за угла. Без носков. Но – в сабо. Такая деревянная обувь. Видимо, сами делают, вместо книг.

– Ложь на стол. С электричеством вот разберемся – полистаю.

– Ну что же… Оперативно. Через недельку зайду?

– Можешь! Закурить не будет?

– Не курю.

Он застучал обратно.

– Э-э! – крикнул я. – Рукопись оставил!

Он, не оборачиваясь, махнул рукой.

Однако через неделю компетентно заявил:

– Сексу мало, старик!

Прежде чем я уберу свою рукопись в темницу навеки – хоть по Невскому прогуляю ее. Пусть жизнь посмотрит. Такое очеловечивание вещей мне свойственно! Если еду на отдых – переживаю, какой взять помазок!.. Будто он в море будет купаться. Ненормальный я! Грустно выходил с моей рукописью на Невский с Литейного и увидел, что приближается по тротуару московский писатель Саша Кабаков, в шикарных шкарах и, как всегда, небрежно небритый. Живут же! А тут бреешься, бреешься, и все – ноль. А его смелый роман «Невозвращенец» (где уже перестрелка на наших улицах шла) тогда гремел. Я бы радостно к нему кинулся. Но узнает ли? Пару раз виделись, и что? Нагружу его произведением своим? Но он сам:

– Гордые вы, питерские! В сторону смотрите!

– Это от застенчивости! – признался я.

– Знаем мы вашу застенчивость! Всю власть забрали.

«Это не мы!» – хотел я признаться, но потом подумал: зачем?

– Ну и как там наши? Встречаешься?

– С вами встретишься! Разве что так, случайно. Что это у тебя?

– Где? А-а. Рукопись.

– И куда отдал?

– Как видишь, никуда. Сексу мало, сказали.

– Мало, говоришь? – потом пригнулся, пахнув добрым коньяком. – По секрету тебе скажу, что вообще ни у кого его нет. Никто не владеет. Все только распускают о себе грязные слухи, а нет ничего! Так что твое «мало», старик, это на самом деле богатство. Кто сказал тебе, что мало? Признайся. Наверняка несведущий в издательском промысле человек!

– Да… Он завхоз вроде! – вынужден был обнародовать я свой уровень.

– Так я и знал! – воскликнул он. – А умные люди ухватятся за твое «мало».

– А где они? – вырвалось у меня.

В это все и упирается! Он со скрипом почесал свою крепкую, с сединой щетину. Сейчас скажет: «Ну, рад был тебя повидать!» Но он сказал:

– У нас в Москве есть пара толковых ребят. Соображают – мало ли секса или как надо. Спортсмены! Но собираются издавать. Давай.

И рукопись исчезла моя в портфеле его, «из кожи неродившегося носорога», как сказал себе я.

Потом я долго звонил по указанному им телефону в Москве.

– Владимир Викторович вышел! Владимир Викторович еще не пришел!

Главное тут – не падать духом. Как я в одной детской повести написал: «Если телефон у кого-то все время занят, это не значит, что тебя ненавидят. По новой набирай!»

Приехал в Москву на юбилей сестры, оттуда набирал… Глухо. Сестра на юго-западе живет, далеко… может быть, в этом дело? Каждую случайность надо взвешивать. Решил к брату перебраться, в центр. Чтобы мгновенно показаться, если позовут. С братом, конечно, выпили. Но, проснувшись, звонил. И если все время занято, то это не значит… И вот – приятнейший голос:

– Алло!

– Владимир Викторович?

– Да.

Я назвал себя. И вдруг – вместо грубого отказа – слышу:

– Наконец-то! А мы тут ваши «Будни гарема» читаем нарасхват! На тетрадки ее разделили. Приезжайте!

– Да я уж в Москве!

Пошла пауза. Видно – к такой радости он был не готов.

– …Дело в том, что я улетаю сегодня. В Париж! С тамошними ребятами мяч погонять.

– А-а-а… Мяч…

Мяч круглый, да. И чувствую, заиграется там, и больше я его не услышу.

– Простите – а где вы находитесь?.. – вдруг слышу свой голос. – …территориально, – добавил для солидности. Молодец!

– Ну конечно, конечно! Как только я вернусь – заходите. Записывайте.

Записываю дрожащей рукой – и глазам не верю! Дом – соседний с тем, где я сейчас нахожусь!

Говорят – мелочи… А в них-то смак!

– Сейчас буду! – крикнул я. И буквально через минуту предстал перед ним.

– Вы ж адрес узнали только что! – Он был потрясен.

Я скромно развел руками:

– Удача!

На самом деле «удача» – это мы.

И уже выходя от него с договором, подумал: «А если бы я был в отдалении?» И от страха даже вспотел!

А с Сашей Кабаковым мы дружили до самого конца, и главное, что ценили друг в друге, как утонченные знатоки, – элегантность. Увидевшись после разлуки, сразу оценивали «прикид».

– О! Правильная кепочка!