С волнением шел звонить. Последняя двушка. Последний патрон… как говорится, для друга берег.

– Алло!

Сам голос свой не узнал. Охрип. Полгода не разговаривал.

– Алле-е! – именно через «е». Старуха! Соседка? А может – это его мать? И скажет сейчас страшную правду? Пусть. Все равно страшнее реальности ничего нет.

– Феоктиста можно?

– А кто это?

«Кто это» – это про меня или про него? Не знает такого?

– Шашерин Феоктист… жилец ваш!

– А его нет.

– А когда будет?

– А какая разница? – разговорилась она. – Если придет – то пьяный. Баба его не любит его!

Нелька! Он!..

– Запишите адрес… Да не его, а мой! Улица Верности, дом 16… Квартира? Семь. Жду! Приколите это на его дверь… Чем? Шилом!

Короткие гудки. Интересно – в каком образе явится? Неужели так опустился… как я? Скоро будем шамкать. Сердце ожило! Аж даже слышно его.

– Валерий! Ты жив? – мама появилась раньше, чем я думал. Быстро добралась.

– Жив, жив… – растроганно повторял я. – Ну… проходи в свою комнату!

Там дверь, к счастью, есть. Огорченная мама прошла прямо в пальто!.. И долго не выходила.

– Вот, учитесь, Нелли Викторовна, как надо жить! – услышал я наглый говорок.

Фека! Я выскочил в прихожую. Но он словно не видел меня. Может, я невидимка? Или он ослеп? Обращался исключительно к ней… Нелька! Но моего восторга никто не разделил, даже и не заметили!

– Вы всё тянетесь к роскоши, а интеллигентные люди без дверей живут, подобные мелочи их не колышут!

Сколько он еще должен куражиться? Может быть, мне уйти? Но тут открылась дверь в мамину комнату, и появилась мама, как Афина Паллада.

– Ну здравствуй, Феоктист!

– О, Алевтина Васильевна! – воскликнул он в восхищении.

Сразу прозрел, увидев фигуру… равную себе. А я так, под ногами! Но настал вдруг и мой черед.

– Так-то ты заботишься о своем друге!

– Да художественная натура, Алевтина Васильевна! – по-прежнему на меня не глядя, все-таки оценил.

– Но ты-то нормальный!

Теперь у нас такая градация: художественная натура – и нормальный. И он, конечно, лидирует. Фека базлал в яркой блатной манере, когда, стирая кого-то, о человеке говорят как об отсутствующем в его присутствии.

– Да забился куда-то ваш сынок! Все люди на виду! А его еле отыскал – не слышно, не видно!

Где это, интересно, меня не слышно, не видно?

– Где трудишься, Фека? – дружелюбно мама спросила. – Вижу – не бедствуешь.

– Бросил пить и приоделся, Алевтина Васильевна.

– А где числишься?

И меня, видимо, надеялась пристроить.

– Есть такое смешное госучреждение – называется Худфонд.

И взмахнул артистической гривой. Так я и знал… что культуру грабит!

– Художник? – усмехнулась мама. – Маринист? Баталист? По следам службы в армии?

– Берите выше! Благодетель… шантрапы этой! – и на меня глянул покровительственно. На колени рухнуть? Для меня – не проблема. Самолюбие мое не в коленях находится.

– Можешь поставить дверь… другу? – мама сразу взяла бычка за рога.

– Дверьми как-то не приходилось, Алевтина Васильевна… Но ради вас!

Ручку чмокнул. Банкует!

– А что это за дама с тобой? – мама решила ответить любезностью на любезность. – …Познакомь!

– Да это так! – Фека махнул рукой.

Что его и погубило. Нелька резко вышла.

– Ну хорошо, Фека! Я тебя больше не задерживаю! – проговорила мама и ушла к себе.

Когда я выскочил во двор, Фека уже стоял, закинув голову, и жадно пил свою кровь из носа. А Нелли водила своим остреньким кулачком возле его задранного подбородка.

– Еще?

Фека отрицательно замычал, но, увидев меня, снова загоношился, захлебываясь кровью.

– С тебя семьсот за дверь!

– Отлично! – я захохотал; узнаю друга. – А я думал – подарок по случаю нашей долгожданной встречи!

– Подарки знаешь где у тебя будут? В другой жизни!

Но тут Нелька пихнула его, чуть он не свалился:

– Ид-ди.

…И где дверь? Но это же Фека! Через неделю «заскочил». Еще один такой заскок – и я его зарежу… оконным стеклом!..

– Слушай! – нога на ногу, голова откинута. – Не хочешь маленько погулять?

– С тобой?

– Нет. Один.

– А зачем?

– Нелька сейчас подъедет!

– А-а. Так у меня даже двери нет! – вскользь заметил я.

– А ей это пофиг. На, поешь! – дал мне червонец. – Потом отдашь. И ты мне еще должен семьсот за дверь.

Которая вряд ли когда-то будет. Поскольку всем пофиг. Включая меня. Хотя – в его поведении смысл есть: пока двери нет – я его принимаю. Была бы дверь – я бы его не пустил. И он блатным своим нутром это чует.

И я жадно ел на его грязные деньги в ближайшей забегаловке! Докатился. Содержу притон! Точнее – он меня содержит.

Но вскоре Нелька (золотая моя) в жарких объятьях моего друга стала замерзать и потребовала поставить дверь. Я сам лично подслушал! Вот кто ангел-то мой!

– Понял! – буркнул Фека.

Они ушли. Как раз мама собирается приехать! Жду. И вскоре раздалось какое-то дребезжание на ступеньках. Железную тащит? Ну, Фека! И вот она. На железных колесиках! Зачем колесики-то? Но это и породило идею в неспокойной моей голове.

– О! С колесиками! А зачем они?

– Да это тележка такая. Развозка. Картины возим на ней. Могу, кстати, тебя грузчиком взять. Пол-оклада мне. Как?

– Может быть, позже. А сейчас у меня предложение к тебе. Купи дверь!

Умел и я поразить его.

– Какую дверь?

– Да вот эту!

– Так я ж только что ее прикатил!

Явно не поспевал за стремительностью моей мысли.

– Вот и купи! Ты говорил – семьсот?

– Какие семьсот? Да я ее на помойке нашел!

– Спасибо за откровенность… Тогда – двести.

– Зачем мне она?

– Ну… на выставку поставишь. Продашь!

– Она что… арт-объект?

– Сделаем!

Я выхватил фломастер, которым на портках рисовал, и написал на двери, приговаривая:

– Нил. Нил чинил точило. Но ничего у Нила не получилось. Нил налил чернил. Нил пил чернила и мрачнел. Из чулана выскочила пчела и прикончила Нила. Нил гнил. Пчелу пучило. Вечерело… Расписаться?

– Ну… распишись, – неуверенно проговорил он.

– Расписался… Погнали!

И мы, не снимая объект с развозки, покатили через пустыри. И – вкатили в Худфонд. Выставочный зал. Вышел какой-то тип и покачал головой. Фека пошел за ним и скоро вышел.

– Не признают произведением искусства!

– Жаль!

– Говорят – катись на выставку неформалов!

– Куда?

– К мыловаренному заводу.

– Опоздали! – с сожалением проговорил мильтон. – А то бы и по вашему арт-объекту бульдозером прошлись. Завтра приезжайте пораньше.

– Лады!

И вдруг Фека воскликнул:

– О! Арт-объект!

– О!

Причем – коммерчески успешный! Какой-то лохматый катил тачку. Туалет на колесах: внизу бочка, вверху будка! И этот арт-объект почему-то не преследовали – вернее, преследовали, но совершенно по-другому: за ним бежала толпа, точней, очередь. Ближе к жизни надо!

– Это же… золотое дно! – вскричал Фека.

Смекалка никогда не подводила его.

– Отнимем? – предложил я.

– Давай!

Мы стали рвать арт-объект к себе. Но очередь не одобрила, и нам «вменили». День не очень удачно прошел.

Обливаясь кровью и потом, взбирались с дверью домой… И нас величественно встретила моя мать.

– Где дверь, Валерий?

– Вот, – с достоинством показал ее.

– Раскручивали, Алевтина Васильевна! – Фека вступил.

– Как спутник, что ли? – мама усмехнулась. – Ну – раскрутили? Теперь ставьте сюда!

Поставили. Честно сказать – с огромным облегчением.

– Умойтесь!

И мы умылись. Сначала в переносном смысле, сейчас – в буквальном.

– Теперь поговорим. Куда ты, Валерий, катишься? Фека-то нет, – добавила. – В который раз выручает тебя?