Я таращусь на него, гадая, правильно ли я его расслышала, но, увидев ужас на моем лице, он отстраняется, его брови хмурятся в замешательстве.

— В чем дело? — спрашивает он, его большой палец мягко скользит взад-вперед по моей коже. — Перерезать им глотки слишком просто? Тебе нужно, чтобы я научил тебя кое-чему более… кровожадному? О! — добавляет он, его глаза расширяются от возбуждения. — А как насчет кастрации? Ты в хорошем положении для этого, особенно с Леви. Он сделает это для тебя в любой день. Ублюдок никогда бы этого не предвидел.

— Что… черт возьми, с тобой не так? Я не кастрирую твоих братьев.

Его лицо вытягивается.

— О, даже не самую малость? Ты могла бы просто срезать головку или, может быть, просто отрезать яйца? Тогда они, вероятно, все еще могли бы трахаться. Это может быть немного больно, но они гребаные животные. Они преодолеют боль.

— Ты сумасшедший, — говорю я ему, останавливаясь, чтобы посмотреть на него, неуверенная, действительно ли он шутит. — Я, ммм… Я не знаю, серьезно ли ты сейчас.

Маркус пожимает плечами.

— Чертовски серьезно, детка, — говорит он, и выражение его лица становится серьезным. — Они подняли на тебя руки, когда поняли, что ты значишь для меня, и если лишить их жизни — это то, что тебе нужно, чтобы иметь возможность спать по ночам с тобой, то так оно и есть. Это будет отстойно, и, конечно, я, вероятно, буду чертовски обижен на тебя за это, но я найду способ жить с этим.

Я качаю головой, мое сердце бешено колотится в груди, отчаянно нуждаясь спросить его, что он имеет в виду, когда говорит "они знали, что ты значишь для меня", но у меня есть дела поважнее. Мне придется вернуться к этому позже.

— Я не заберу у тебя твоих братьев. Я не хочу… Я не могу даже переварить мысль о том, чтобы лишить их жизни. Они думали, что я застрелила тебя, и я знаю, что это не оправдание, и я абсолютно понятия не имею, почему защищаю их прямо сейчас, но понимаю, почему они причинили мне боль. Я просто чертовски зла, что у них не хватило духу поверить мне, когда я сказала, что не делала этого. Они были напуганы, они не знали, выживешь ли ты, и в их глазах я была той, кто забрала тебя. В тот момент им нужно было кого-то обвинить, и, к сожалению, это должна была быть я.

Маркус качает головой.

— Нет, это не нормально. Это неприемлемо.

— Я согласна, — говорю я ему, нуждаясь в том, чтобы он сохранял спокойствие. — Я найду способ заставить их заплатить за то, что они сделали, не причинив им вреда… или, может быть, я могла бы причинить им совсем немного боли, но я не буду отнимать у них жизни. Это слишком просто. Я хочу, чтобы они жили с сожалением, жили со знанием того, что они сделали со мной.

Маркус смеется, его губы кривятся в зловещей ухмылке.

— Нас не учили такому, — объясняет он. — Если кто-то облажался, у него отнимают жизнь. Это одна из причин, по которой Леви был так разбит. Он не готов умирать и думает, что смерть приближается к нему. Роман, однако, годами жил взаймы. Он уже смирился со своей судьбой.

— Я не собираюсь их убивать! — Я поспешно отступаю, мысль о том, что Роман уже приготовился к смерти, не дает мне покоя.

— Я понимаю это, — говорит Маркус. — Но тебе нужно понять, что творится у них в головах. Они чертовски опустошены из-за этого.

Я опускаю взгляд и слезаю с его колен, устраиваясь рядом с ним и отказываясь встречаться взглядом с его обсидиановыми глазами.

— Это их вина, — бормочу я. — Я надеюсь, что они будут страдать из-за этого. Они решили не доверять мне, и я не должна нести вину за это. Если они боятся, что я попытаюсь убить их посреди ночи, то это их вина. После всего, через что мы прошли, они уже должны были узнать меня лучше, и тебя это тоже касается.

— Хорошо, — говорит он, его большая рука опускается на мое бедро. — Я понял. Ты хочешь, чтобы они страдали молча, но что это дает мне?

Поднимая глаза, я встречаю его тяжелый взгляд, неуверенная в том, что он мог иметь в виду. Хотя, когда дело доходит до братьев ДеАнджелис, я редко понимаю, что, черт возьми, происходит.

— Что ты имеешь в виду?

— Мои братья, — поясняет он. — У тебя есть свой способ разобраться с ними, но меня это ужасно не устраивает.

Поднимаюсь на колени, и широкая улыбка расплывается на моем лице. — Маркус ДеАнджелис, ты же не станешь просить у меня разрешения поиздеваться над собственными братьями, не так ли?

Он смеется и обхватывает меня за талию, прежде чем сильно прижать к своей груди, вспоминая, кто он, черт возьми, такой.

— Полагаю, что нет.

И вот так его губы опускаются на мои, и я забираюсь обратно к нему на колени, более чем готовая повторить все еще раз.

9

У меня болит живот, когда Маркус крепко спит, более чем довольный, тем, что я в его объятиях. С другой стороны, я почти не спала несколько дней, даже когда Маркус был в безопасности рядом со мной. Хотя, кто мог бы винить меня? Этот замок не совсем то место, которое кричит о безопасном убежище, и в последний раз, когда я засыпала с Маркусом, все было не так уж хорошо. Этот замок — мой ад. Меня пытали и держали здесь в плену те самые люди, которые спят прямо по коридору. Я была бы сумасшедшей, если бы верила, что здесь я в безопасности.

Маркус перекатывается, его рука оказывается прямо на моем животе, и я резко, с болью втягиваю воздух, когда беззвучные слезы заливают мои голубые глаза.

— Святая матерь сладкого младенца Иисуса, — шиплю я сквозь стиснутую челюсть, хватая его тяжелую руку и пытаясь оттолкнуть ее от себя. — Отвали от меня, ты, большая куча дымящегося болотного дерьма.

Маркус стонет и кряхтит во сне, вероятно, разозленный тем, что у меня хватило наглости потревожить его сон.

— Ммммм, что случилось? — бормочет он, крепче обнимая меня и притягивая ближе, что в идеальном мире мне бы понравилось.

— МОИ ШВЫ, ПРИДУРОК. УБЕРИ ОТ МЕНЯ РУКИ!

— О, ЧЕРТ! — Маркус отшатывается назад, его глаза распахиваются, когда он падает обратно на кровать. Он хватает толстое одеяло и стягивает его вниз, чтобы осмотреть мой живот, осторожно проводя по нему пальцами в темноте, чтобы убедиться, что каждый стежок все еще на месте. — Я причинил тебе боль?

— Нет, — говорю я ему, хотя мы оба знаем, что я лгу. Я пододвигаюсь к краю кровати и оглядываюсь на него, когда его лицо вытягивается. — Мне просто нужно отойти. У меня уже давно спазмы.

Он закатывает глаза и собирается встать.

— Пойдем, я покажу тебе, где самое вкусное, — говорит он, читая мои мысли, чертовски хорошо зная, что я собиралась пойти и обыскать каждый шкафчик внизу, пока не найду обезболивающие, которые наверняка помогут мне потерять сознание.

Мои глаза расширяются от ужаса, когда он пытается подняться с кровати вслед за мной.

— Нет, — говорю я, откидываясь назад и вдавливая его в матрас. — Не будь идиотом. Я отойду на минутку, а потом вернусь прямо сюда. Ты не можешь вставать и ходить еще несколько дней.

— О, пожалуйста, — усмехается он, снова устраиваясь поудобнее, но не в силах скрыть боль, написанную на его лице. — Я гребаный зверь. Я мог бы ходить вокруг тебя кругами.

— Точно, — смеюсь я, наблюдая, как его голова падает на подушку и его поглощает глубокий сон. Я качаю головой, не в силах отвести взгляд от этого зрелища. Он выглядит таким умиротворенным и невинным, когда спит. Жесткие черты его лица разглаживаются, и темнота, кажется, рассеивается. Он выглядит таким чистым, хотя, держу пари, его мечты совсем не такие.

Яростная ревность пронзает меня, когда я хватаю свой шелковый халат и на цыпочках выхожу из его комнаты, не желая снова его будить. Я никогда не могла так заснуть, даже когда была одна в своей квартире и моей самой большой проблемой было прятаться от отца. Жизнь никогда не была добра ко мне. Каждая ночь всегда была борьбой. Мне приходилось включать телевизор с почти беззвучным звуком, ровно настолько, чтобы заглушать шум оживленного города за окном. Свет приходилось выключать, но я не выносила полной темноты. Потом, когда у меня все было так, как мне нравилось, я часами смотрела в потолок, и в голове у меня кружилась мысль о том, что кто-то вломится в мою дверь… Кто-то совсем как братья ДеАнджелис.