— Если бы это действительно была она, тебе не кажется, что ты бы узнал ее? Я имею в виду… тон ее голоса, или ее запах. Ты месяцами переживал из-за ее смерти, страстно желая ощутить ее присутствие. Я просто думаю, что если бы это действительно была она, внутри тебя что-то щелкнуло бы, и ты бы просто понял.

— Возможно, — говорит он. — Но я не был влюблен в нее. Я не цеплялся за те вещи, которые были в ней. Если бы она позвонила мне прямо сейчас, я бы не узнал ее голос, не так, как Роман. Подобные вещи для меня не имели значения.

— Может быть, тебе стоит поговорить с ним об этом, — предлагаю я, и та же самая вспышка ревности мертвым грузом давит мне на грудь, когда воспоминание о губах Романа на моих возвращается в мою голову. — Я уверена, что он смог бы ответить на некоторые вопросы, на которые я не могу. Он был ей ближе всех. Он бы знал ее манеры, ее голос, то, как она двигалась.

— Нет, — говорит он, и его резкий тон возвращается. — Я не могу говорить с ним об этом, пока нет. Я не могу дать ему надежду, что она все еще жива, если это не так. Однажды это убило его. Я не могу сделать это снова.

— Но…

— Нет, — говорит он более твердо, хватая меня за подбородок и глядя прямо в глаза, напоминая мне парня, которого я впервые встретила, когда приехала сюда. — Мой ответ — нет. Ты не должна произносить ни единого слова об этом, если только это не будет сделано со мной наедине. Ты меня понимаешь?

Я с трудом сглатываю и киваю.

— Да, хорошо, — говорю я, вырывая подбородок из его хватки. — Я понимаю. И ничего не скажу. Даю тебе слово, но, если ты еще раз так меня схватишь, Маркус ДеАнджелис, я собираюсь воспроизвести сцену, как Леви отрезает язык Антонио, но вместо этого это будет твой член. Понял?

Он прищуривает взгляд, медленно поднимает подбородок, и в мгновение ока эта суровость исчезает, как будто ее никогда и не было.

— Черт возьми, девочка. Тебе стало слишком уютно в этом замке. Я думал, тебе нравится, когда я тебя хватаю.

— Нравится, — отвечаю я ему. — Но только когда моя спина прижата к стене, а твой член всего в нескольких дюймах от того, чтобы врезаться в меня. Кроме того, я не твоя тряпичная кукла. Я достаточно наслушалась этого дерьма от Леви и Романа. И от тебя мне это не нужно.

— Хорошо, — говорит он. — С этого момента я груб только тогда, когда ты умоляешь меня об этом, но имей в виду, если ты нарушишь свое слово, я нарушу свое.

Я протягиваю мизинец.

— Заключим сделку.

Маркус просто смотрит, понятия не имея, какого хрена я делаю. Поэтому я протягиваю руку и обвиваю его мизинец своим, не утруждая себя объяснением условий клятвы на мизинчиках, потому что, честно говоря, ему, вероятно, насрать.

— Итак, — говорит он, высвобождая мизинец и с болезненным стоном тянется к кофейному столику, прежде чем схватить упаковку обезболивающих и бутылку воды. — Брызги крови. Расскажи мне все об этом. Я не слышал, как кровь лилась дождем по комнате. Скажи мне, что это было вкусно. Я так чертовски зол, что эти придурки бросили меня. Я мечтал о том дне, когда смогу покончить с жизнью этого предателя. Антонио и я были самыми близкими по возрасту, поэтому, не считая моих братьев, он был моим лучшим другом, единственным, кроме моей ближайшей семьи, кто понимал меня настоящего. Мне не нужно было прятаться с ним, так что это предательство задело меня сильнее всего. Но, черт возьми, ты сделала меня самым счастливым ублюдком на свете, предоставив мне место в первом ряду на представлении всей моей жизни.

Я смотрю на него снизу вверх, мои брови низко опущены, когда он высыпает несколько таблеток себе на ладонь и делит их на две части: горку для себя и горку для меня. Он передает их мне, и я отправляю их прямо в рот, когда он протягивает мне бутылку воды. Они легко скользят по горлу, и я возвращаю бутылку обратно, чтобы он мог сделать то же самое.

— Я знаю, что несу много дерьма, но я когда-нибудь говорила вам, насколько вы, парни, ебанутые на самом деле? Я имею в виду, блядь. Ваш отец пропустил несколько важных шагов, воспитывая вас. Как… ты знаешь, что это ненормально — видеть сны об убийстве людей и получать удовольствие от звука их крови, разбрызгивающейся по кафелю? Не пойми меня неправильно, это, конечно, забавно, но я почти уверена, что вы единственные ублюдки в мире, которые спорят о том, какую часть тела оставить себе в качестве трофея.

— Хммм, — бормочет он, откидываясь на спинку дивана, когда его рука опускается мне на плечо. — Как странно. Все эти годы я думал, что это совершенно нормально. Я обязательно расскажу о родительских неудачах моего отца во время нашей следующей деловой встречи.

— Отличный план, — говорю я ему, не в силах сдержать ухмылку, расползающуюся по моему лицу. — Только постарайся, чтобы мое имя не слетело с твоего грязного рта, когда будешь это делать.

— Считай, что дело сделано.

И вот так я вытягиваю ногу и сбиваю банку с языком прямо со стола — с глаз долой, из сердца вон, — что дает мне лишь крошечную толику покоя, чтобы закрыть глаза и прижаться к Маркусу, наконец-то давая себе шанс погрузиться в мирный сон, в моей голове остается только один вопрос.

— Маркус? — Спрашиваю я, отказываясь смотреть на него, слишком боясь увидеть, что может промелькнуть в его глазах. — Ранее сегодня вечером в твоей комнате, когда мы говорили о том, что твои братья сделали со мной, ты прокомментировал, что они знают, что ты чувствуешь ко мне, и… что это значит? Что ты чувствуешь ко мне?

Маркус устраивается подо мной и притягивает меня немного крепче, прежде чем опустить подбородок и прижаться губами к моим волосам. Он долго не двигается, и тишина быстро заполняет воздух, пока он думает, что сказать, стараясь не смягчать свои слова.

— Я не хочу, чтобы это причинило тебе боль, но я, черт возьми, не знаю. Я не влюблен в тебя, если это то, о чем ты спрашиваешь, но я знаю, что если бы ты умерла или сбежала, это убило бы меня. Я никогда раньше не был влюблен, я не знаю, как это должно быть, но просто знай, что ты значишь для меня намного больше, чем кто-либо другой, кто когда-либо переступал порог этой двери. Ты кое-что значишь для меня, Шейн. Кое-что важное, и я не хочу это упускать.

Я киваю, прижимаясь к нему, его слова посылают волну тепла по моему телу.

— Хорошо, — говорю я ему, чувствуя, что проваливаюсь в беспамятство. — Но если бы это изменилось, если бы что-то случилось, и ты вдруг не почувствовал необходимости держать меня рядом, ты бы дал мне знать?

— Этого не случится, — говорит он так чертовски уверенно. — А теперь спи, у тебя была долгая ночь.

13

РОМАН

След от укуса Шейн остается на моей руке, и я смотрю на идеальный оттиск ее зубов, синяки и шрамы, леденящее душу напоминание о том аде, через который она прошла от моих рук шесть дней назад.

Я — самое ужасное, что с ней когда-либо случалось. Я знал, что этот мир убьет ее, просто не ожидал, что это произойдет так скоро и от моей руки. Она должна была процветать здесь, она должна была быть нашей гребаной королевой, а теперь она даже не может взглянуть на меня.

Что, черт возьми, я наделал? Она кричала, пока у нее не сдали легкие, она плакала и умоляла нас выслушать, умоляла нас остановиться, но я этого не слышал. Я не мог видеть сквозь собственную ярость, что она говорит правду, что она прикрывает наши спины точно так же, как мы должны были прикрывать ее. Все, что я мог видеть, это истекающего кровью Маркуса на ее кровати, Леви — прижимающего руки к его груди, изо всех сил пытающегося сохранить ему жизнь, и убегающую Шейн с одним лишь страхом в глазах.

Я даже не остановился, чтобы усомниться в этом. Мой разум был настроен решительно. Она сделала это и должна заплатить.