Роман наклоняется, хватает Антонио за нижнюю челюсть и отрывает ее, одним легким щелчком ломая кости, позволяя Леви свободно вытащить язык. Затем, без секундного предупреждения, Леви проталкивает короткий кинжал прямо в центр, как будто собирается сделать пирсинг, удерживая его во рту.

— Ты смотришь, Марк?

— Да, чувак, — говорит Маркус, перекрывая ворчание и приглушенные крики Антонио, возбуждение в его голосе свободно разносится по большой гостиной. — Сделай так, чтобы брызги летели. НЕТ, ПОДОЖДИ. Думаешь, ты сможешь выстрелить?

Роман усмехается, отступая назад, чтобы проверить все углы.

— Ни за что на свете. Сначала он получит по своему здоровенному носу, а если он будет стрелять отсюда, то попадет прямо в голову, и тогда игра будет окончена.

Я смотрю на них, разинув рот.

— Что, черт возьми, с вами не так? — Роман и Леви прекращают свои занятия, чтобы посмотреть на меня, прежде чем я закатываю глаза и ухожу с дороги. — Я знаю, что вы, ребята, воспитывались немного… по-другому, но, конечно, у вас есть немного здравого смысла? Если не можете зайти сверху или снизу, заходите сбоку. Тогда не будет мешать ни нос, ни мозг.

И Роман, и Леви переводят свои взгляды на Антонио, прежде чем отойти в сторону и изучить этот совершенно новый ракурс.

— Ну, черт возьми, — говорит Роман с признательностью, прежде чем оглянуться на Леви. — Она правильно подметила. Это может сработать, даже с такой плохой меткостью, как у тебя.

— Заебись, чувак. У меня, блядь, идеальный прицел.

Маркус усмехается и снова обращает свое внимание на меня.

— Что я тебе говорил? Ты будешь идеальной женой мафиози.

— Ты должен прекратить нести эту чушь, — говорю я ему, оглядываясь на Леви и обнаруживая, что он стоит надо мной с пистолетом, направленным в лицо Антонио.

— О, черт. ПОДОЖДИТЕ! Дайте мне сначала уйти с дороги. Вы, ребята, и так уже достаточно поиздевались надо мной. Мне не нужно случайное пулевое ранение в дополнение к моей коллекции шрамов.

Рука Леви дрожит, когда я отодвигаюсь в сторону, и когда его глаза скользят по моим, я вижу, как тьма снова накрывает его.

— Ну и зачем тебе понадобилось говорить что-то подобное? Теперь у меня в голове полный сумбур. Я не могу сосредоточиться.

— К черту это, — говорит Роман, отталкивая его с дороги и вытаскивая пистолет быстрее, чем Маркус успевает вытащить свой член. — Я сделаю это.

— Ни за что на свете, — огрызается Леви, нанося удар прежде, чем Роман опережает его, и заставляет меня подпрыгнуть, когда громкий ХЛОПОК эхом разносится по комнате.

— Твою мать, — выдыхаю я, кровь веером разлетается по комнате, поражая все и вся на своем пути. Тошнота подкатывает глубоко к моему животу, когда мои губы кривятся в презрительной усмешке. — Это так чертовски мерзко.

— ХА! — смеется Маркус. — Это было блестяще. Где язык? Он его достал?

Я оглядываюсь на Антонио, чье лицо приобрело призрачно-белый оттенок, и быстро понимаю, что у него осталось всего несколько драгоценных мгновений жизни, прежде чем закроется книга о том, что, как я уверена, было жалким существованием. Но есть более важные вещи, о которых стоит беспокоиться, потому что в его окровавленном рту нет языка, и уж точно он не лежит безвольно у моих ног.

— Ммм… он достал язык, но я не могу сказать, куда он делся.

— Тогда найди его. Тебе нужно принести его мне.

— Что? — Я задыхаюсь. — Я не собираюсь заворачивать эту штуку и нести домой. Вероятно, у меня от этого будет ЗППП.

— Ты должна это сделать, детка. Этот язык стоил мне десяти лет жизни. Он нужен мне на полке, как гребаный трофей.

— Технически, — вмешивается Леви, — он должно быть у меня на полке. Я выстрелил в него.

— Только потому, что я подал тебе идею. Возьми глазное яблоко, а еще лучше, одно из его яиц. Этот язык принадлежит мне.

Роман присаживается на корточки, его тошнотворный взгляд задерживается на теле Антонио.

— Я хочу его позвоночник, — бормочет он, от мрачности в его тоне по моей коже пробегают мурашки.

— Ооооооокей, — медленно произношу я, отворачиваясь от почти мертвого тела и начиная поиски языка. — Это стало слишком странным для меня. Я ухожу.

И вот так я заканчиваю разговор, зная, что приятная часть закончена, и когда я обнаруживаю, что окровавленный язык беспорядочно разбросан по комнате, я слышу раздраженный тон Леви, который что-то бормочет себе под нос.

— Черт возьми, он мертв. Я хотел хоть раз почувствовать, как бьется его сердце в моей руке, прежде чем раздавить его.

12

Банка с измельченным языком болтается у меня в руке, и я стараюсь сдержать рвотные позывы, но, если честно, это трудно сделать из-за того, как Роман вел машину обратно в замок, а эта штука подпрыгивала в банке, как будто у нее была своя жизнь… ну, я думаю, когда-то была. В любом случае, это чертовски отвратительно, и после того, через что Роман и Леви заставили меня пройти, я едва могла поверить, когда они отказались подержать его для меня.

Эти чертовы придурки.

Я почти ненавижу себя за то, что наслаждаюсь сегодняшним вечером, но списываю это на сильные обезболивающие, которые пульсируют в моем организме. Я уверена, что если бы мой разум был ясен, я бы увидела ужас, который творился вокруг меня, вместо того, чтобы поощрять его. Черт возьми, вид блеска в глазах парней чуть не вывел меня из себя. Видеть их в своей стихии, доминирующими и расставляющими свои ловушки, чтобы нагнуть семью ДеАнджелис, — это не что иное, как самое горячее зрелище, которое я когда-либо видела. Это настоящий позор, что они кучка психованных язычников, иначе я бы позволила себе по-настоящему влюбиться в таких волевых, могущественных мужчин. Знаете, не принимая во внимание тот факт, что они меня пытали. Это как бы убивает атмосферу.

Дверь “Эскалейда” закрывается за мной, и когда я возвращаюсь в замок, пытаясь не обращать внимания на баночку в руке, мой болезненный живот напоминает мне, что прошло слишком много времени с тех пор, как я накачивала себя обезболивающими. Мне следовало поесть и залечить раны, прежде чем вылезать из постели и трахаться с Маркусом. Но что я могу сказать? Вечер был волнующим. На мгновение это заставило меня забыть, как сильно я их ненавижу. Это было самое близкое к счастью чувство, которое я испытывала за долгое время… Пока мы не сели обратно в машину, и их каменное молчание не вернуло меня к моим мучительным мыслям и воспоминаниям.

Оставив парней позади себя, с собственными отвратительными трофеями, символизирующий их величайшую победу, я шагаю по огромному замку, полная решимости донести это дерьмо до Маркуса и избавиться от него. Миновав внушительную гостиную, я обнаруживаю Маркуса, сидящего на диване с мрачным выражением на красивом лице. Повернув назад, я упираюсь плечом в стену и смотрю на Маркуса, изучая его боковой профиль, когда он смотрит из окна в кромешную тьму.

— “Привет, чувак” ("Howdily doodily" — Фраза персонажа из мультсериала "Симпсоны"), — говорю я, застонав про себя в тот момент, когда эти слова прозвучали, понимая, что такой парень, как Маркус, с его воспитанием, скорее всего, не поймет эту фразу.

Мягкий, хриплый смешок срывается с его губ, когда уголок рта чуть приподнимается.

— Толстый Тони всегда был моим любимым.

Я усмехаюсь и иду в гостиную, ставя баночку с языком на кофейный столик перед ним.

— Вау, я не должна удивляться, — говорю я ему, опускаясь рядом с ним, смело беру его руку в свою, прежде чем нежно провести большим пальцем по красному шраму, который я оставила на его теплой коже. — Я думала, что тебе больше понравился бы Шестерка Боб.

— О, это так, — говорит он, его губы приподнимаются еще чуть-чуть. — Шестерка Боб всегда говорил так, как Тони никогда не мог, но у Тони была такая сила, о которой Боб мог только мечтать. Это игра власти, детка. Чтобы стать могущественным, нужно объединиться с силой, иначе в итоге окажешься со своим гребаным языком в банке.