В селе же, едва прознав о приезде Егора — к площади подкатил Анисим и налетел коршуном, встав грудью на защиту опытной делянки с опийным маком: «Не пущу Егор, так и знай! Прямое распоряжение Серёги! И врачи рекомендовали!» Егор с досадой сплюнул: «Да нужен мне ваш мой мак! Семена то я дал! А ты, дед, как с наследником скорешился, таким же скупердяем стал! Как чуял, себе сам чутка посадил, крохоборы!» Ветеринар, довольный что уберёг посевы от разорения, всё-таки оставил за собой последнее слово: «А Александра Павловича не замай! Умнейший человек, не нам чета! Помяни моё слово, поправит финансовое состояние империи и оздоровит! И без всякой чубайсятины с гайдаровшиной!» «Ага, конечно поправит!» — Не стал спорить Егор: «Если за его спиной Костян с расстрельной командой стоять будет…»

Дождавшись собравшегося Лёху — тронулись по наезженной дороге к Могузлам, проезжая мимо полей, темневших зрелой зеленью и желтых проплешин выгоревших на жарком солнце косогоров. Миновали заметное издалека санитарное кольцо, нещадно вырубленное в начале лета и вновь потянулся такой же пейзаж, как и возле села — поля с перелесками. «А ведь осенью целина и кустарник стояли вместо посадок», — довольно отметил Егор: «молодец Азатище, здорово развернулся, ну и наши трактор не пожалели выделить, этой зимой никто голодать не будет!»

Солнце жарило как не в себя, в воздухе витал густой аромат августовских лугов, даже кузнечики стрекотали лениво, утомленные зноем. «Надо было бричку у деда выпросить, на резиновом ходу», — спохватился Егор: «сейчас бы кулак под голову и дави на массу всю дорогу…» Покачиваясь в седле в такт неспешно бредущей по шоссейке лошади — стал подводить итоги, что успели сделать, и вообще — как появление потомков взорвало и без того не спокойный конец восемнадцатого века. Голову занять, чтоб не уснуть ненароком, да сверзнуться из седла, на радость Лёхе с наследником.

Император сорвался с Урала не из-за прихоти — как ни хотелось пожить здесь подольше, дела государственные требовали личного присутствия в столице. Тут и турки, получив будоражащие воображение сведения о появлении у урусов их далеких потомков, да ещё и с полными закромами ништяков, и тем более знаний — всполошились и отправили пышное посольство. И у турков же эта информация не удержалась в жопе — и в Европе заговорили об этом, вначале как о курьезе, затем с нервическим недоверием, переходящим в панику. Что будет твориться с цивилизованной европейской общественностью дальше, когда эти слухи обрастут подробностями и получат подтверждение — можно было только догадываться…

Император покинул горно-заводскую зону один, детей оставил на Урале, во первых — обезопасив тылы, во вторых — дабы учились, что-то перенимая у потомков, и в свою очередь помогая им органично вписаться в эту эпоху. И совместно двигая прогресс и общественное сознание вперед, в светлое нечто. Куда именно — император и сам ещё не определился, капитализм и он сам, и его единомышленники — признали тупиковой и деструктивной формацией, к коммунизму инстинктивно чувствовали неприятие, так что пока ломали голову над будущей государственной идеологией и общественным строем. Положились на извечное русское авось, главное — на месте не сидеть, стратегию выработают на ходу.

Император четко обозначил первоочередные задачи как для своих конфидентов, так и для потомков, частично. Ничего нового — индустриализация, идеологическая работа по выработке согласия в обществе и примирению сословных неравенств и классовых противоречий. Извечные проблемы страны, которые без социальных потрясений и репрессий решать не удавалось. А учитывая курс на всеобщую борьбу с неграмотностью — мем о том, кто написал миллион кляуз, не за горами…

Марию Федоровну тоже оставил на Урале, тут было без вариантов, после нервного срыва и реактивного психоза у дражайшей супруги. Вовремя выявленного и купированного Толяном с Олегом. Справились народными средствами, да и не было нейролептиков никаких. А учитывая беременность императрицы — медикаментозное вмешательство было противопоказано. Так что только народная медицина, капелька коньяка в отвар целебных трав и психотерапия.

Раздражение у Марии Федоровны копилось давно и подспудно, ещё с тех пор, как умерла Екатерина Великая, освободив трон её мужу. Отчасти вина лежала и на Павле Петровиче, далеко не сразу посвятившего её в причину своих странных для окружающих и близких действий, предпринятых сразу после восшествия на престол. После объяснений всё встало на свои места, но вот душевное спокойствие не вернуло. Психика императрицы со времени коронации подвергалась ежедневным испытаниям, одно только то, что второй сын предпочел выбрать в жены какую-то крестьянку — нанесло непоправимый ущерб и так нестабильному состоянию.

А последней соломинкой, сломавшей хребет верблюду — оказался вечер, когда вначале обе старшие дочери заявились домой с дредами на голове, затем Александр с Константином навеселе. Дреды Мария Федоровна проглотила, внешне возмущение не высказав, хотя внутри всё кипело. Да и за Костю с Сашей поначалу порадовалась, что вроде примирились и о чем-то увлеченно беседуют. Затем прислушалась, Александр втолковывал брату:

— Только государственные банки, никаких частников и иностранного капитала в стране! И сразу же государственная монополия на внешнюю торговлю!

— Да как скажешь, брателло! А недовольных мы под нож и на лесозаготовки!

После чего кукушка у императрицы свистнула и покинула будку, а сама она впала в буйную непрекращающуюся истерику. Остановленную только умелой рукой вызванного императором Анатолия Александровича, вколовшего императрице изрядную долю успокоительного из запасов ветеринара. После чудодейственной инъекции Мария Федоровна несколько успокоилась и агрессивный настрой утратила, но задор не потеряла. И когда её уводили в медцентр — задорно распевала:

'А вы не трогайте, не трогайте меня

Не задавайте мне вопросов глупых зря

И так сердито не качайте головой

Сегодня к маме я приехала домой!' Краски

Брызнувшая фляга императрицы усилиями врачей была приведена в относительный порядок за неделю, но опасность рецидива сохранялась. Поэтому Павел Петрович исключил возвращение супруги в столицу, оберегая её психику от неизбежных потрясений. Там и без кривой на голову Марии Федоровны было сейчас весело, не стоило усугублять. А императрицу увезли на Тургояк, забрали вместе с собой передислоцировавшиеся врачи. На берегу обрамленного горами озера, на склонах которого стеной стояли вековые сосны — состояние августейшей пациентки стабилизировалось и пошло на поправку. Смирилась и даже сдружилась выздоравливающая императрица с будущей невесткой, сошлись на почве любви к детям. Врачебный консилиум вынес вердикт, что ещё неделя-две с такой положительной динамикой — и можно выпускать Марию Федоровну в Попадалово, в столь пришедшийся ей по душе гараж, с токарным станком…

В обратную дорогу до столицы Павел Петрович, не отягощенный семейством — добрался в два раза быстрей, чем весной ехал на Урал. И уже в начале августа из столицы стали приходить известия и пресса, утоляя информационный голод потомков. В частности, наконец достоянием общественности стало появление потомков, о чем газеты писали открытым текстом. Хотя скупо и без излишних подробностей. Видимо, после утечки информации к туркам, а от них и дальше — решили, что шило в мешке не утаишь и стали играть на опережение.

Полученные на руки козыри Павел Петрович принялся разыгрывать вдумчиво и не торопясь, не выкладывая все сразу. В газетах появление гостей из будущего признавали, возносили хвалебные оды мудрости и проницательности императора, взявшего этот феномен под личный и неусыпный контроль, а население страны просили сохранять спокойствие и выдержку: «Российская империя выстояла в веках, состояние и благоденствие её граждан весьма приумножилось, чего нельзя сказать о остальных державах…»