А сведения, излагаемые служащим — сенсационными не были. Общая канва происходящего во внешней политике пока совпадала с теми скудными и обрывочными сведениями, что имелись в материалах из будущего. Из первой антифранцузской коалиции, как и тогда — Павел вышел, так же сославшись на истощенность России в предыдущих войнах и тяжелое финансовое положение. А вот эскадра Макарова, несмотря на слезные просьбы английского правительства — не осталась на зиму и была отозвана в Кронштадт. Семён Воронцов к тому времени был лишен чина посла и повлиять на адмирала не мог. Вспыхнувший на кораблях английского флота бунт был подавлен, предполагаемая высадка французского десанта не состоялась, но тем не менее — кровь англичанам попортили, заставив понервничать.

В пику взбрыкнувшему императору англичане Воронцова (по настоятельной просьбе, переданной по дипломатическим каналам и неоднократно дублированной) высылать из страны в Россию не стали, приютив в Лондоне. Павел Петрович в ответ на это объявил бывшего посла иноагентом, реквизировал все имущество Воронцова в России в казну и на этом успокоился. А вот сам Воронцов, несмотря на длительное проживание в Туманном Альбионе — политического момента и интриги не понял, принялся яростно обличать всю варварскую сущность России и деспотичное правление нынешнего императора со страниц европейской прессы. То ли отрабатывая проживание, то ли искренне, по велению сердца — его имения в империи были немаленькие, доход с них позволял жить на широкую ногу в Англии, так что злоба Семёна была по человечески понятна.

Но для политического деятеля, коим мнил себя Воронцов — непростительна. Уже и старшая сестра, княгиня Екатерина Дашкова — отправила несколько писем с увещеваниями брату, передавая слова императора: «Не путай, Сенька, туризм с эмиграцией! Со свистом из Лондона вылетишь, сами англичане тебе спеленают и привезут, коль нужда в России у них возникнет! Причем в нагрузку тебя отдадут, даже просить отдельно не надо будет!» Но у графа критическое мышление, после известий о конфискации всех его земель и имущества — отключилось напрочь. А после отказа родственников поспособствовать материально — он и с ними прекратил всяческое общение, напоследок заклеймив приспешниками сатрапа и тирана.

С Персией заключили предварительное перемирие, не в последнюю очередь благодаря курляндскому генерал-губернатору барону фон дер Палену. И велась подготовка к составлению длительного мира, с упрочением торговых отношений. В отношении Востока и Средней Азии у Павла Петровича были свои соображения (пока не афишируемые даже среди посвященных, разве что Суворов и руководитель тайной экспедиции были в курсе), на которые немалое влияние оказали материалы из двадцать первого века. А вспыхнувшая поначалу ненависть к барону курляндскому, благодаря послезнанию о участие того в заговоре, направленном на свержение и убийство императора — потухла и сошла на нет. Грех было такого энергичного и активного человека пускать в расход из-за несостоявшейся истории. Пусть лучше на благо империи потрудится и останется в памяти не цареубийцем, проведшим остаток своей жизни в забвении, а достойной личностью.

От англичан, прощупывающих почву на предмет создания второй антифранцузской коалиции — пока отмахивались. А их поднявшееся возмущение, при известиях о том, что Россия налаживает дипломатические отношения с Францией и торговлю — демонстративно игнорировали, отзеркалив ситуацию с Воронцовым. «А чего бы не торговать с французами», — рассуждал в кулуарах император: «просто бизнес, ничего личного. Со всеми торговать будем, кто в состоянии звонкой монетой расплачиваться!» Да и потомков прованским маслом надо было обеспечивать, где, как не у лягушатников его закупать. Те клятвенно заверяли, что через год перейдут на свое подсолнечное, а через два и страну начнут им обеспечивать, но император сказал не забивать голову мелочами. Чего там, пусть хоть с золота едят и пьют это масло кувшинами — не жалко!

Лично общаться с посланниками английской короны император не желал, у него при этом глаз начинал дергаться и мысли кровожадные назойливо в голове кружились. А те, словно почувствовав изменившееся отношение и возникшую отстраненность — лезли из кожи вон, добиваясь аудиенции. Пока дипломаты отговаривались тем, что совершавшему турне по стране самодержцу не до внешней политики. А по возвращении с Урала Павел Петрович был намерен покончить с английским послом, Чарльзом Уитвортом, причем без всяких метафор и аллегорий, единственно — голову ломал: повесить, четвертовать или на кол посадить? Оперативно розыскные мероприятия в отношении посла и его окружения прошли успешно, там помимо самого Уитворта ещё целый обоз предателей выявили и продолжали работу в этом направлении. Процесс над врагами народа и изменниками родины планировался публичный и показательный, с обязательным освещением в прессе. Без всякого снисхождения к основным фигурантам…

Выслушав представителя дипломатического ведомства — император счел на этом утреннюю работу оконченной. Встал, потянулся и прошелся по веранде деревенского дома с широкими окнами, которая служила ему здесь рабочим кабинетом. С домом для августейшего семейства и его обустройством потомки расстарались, пусть он и вышел не очень большим, всё-таки не дворец строили. Подхалимством и подобострастием предки не страдали, порой на взгляд сановников — даже переходя за грань фамильярности и непочтительности, что по отношению к знати, что к самому императору и членам семьи. Самого самодержца иной раз коробило такое отношении, но постепенно привык и даже вошел во вкус. Учитывая пользу и искреннее стремление помочь стране — и не такое им простить можно было.

Но вот различные бытовые мелочи, коими обставили жилище, фактически подарив — грели душу Павлу Петровичу, давая понимание, что его приезда ждали и рады. Император сразу прикипел душой к старому, еще советских времен сейфу, принесенному из конторы и намерен был во что бы то ни стало увезти его в столицу. Что уж говорить о Марии Федоровне, та уже чуть ли не сейчас шпыняла всю семью, чтоб это не трогали, тем не пользовались — увезут в Гатчину! Ну а что старшие, что младшие княжны — о возвращении в столицу и слышать не хотели.

Вышел в широкие сени, с лавками по сторонам — здесь была приемная, в которой сейчас скучали особист и два посыльных.

— Ну что, поймали графа? — Поинтересовался самодержец.

— Никак нет, Ваше Величество! — Вытянулся во фрунт чиновник тайной экспедиции. — Нарочных с извещением разослали, ждем! Егор Ершов препровожден в изолятор временного содержания и отбывает назначенное наказание!

— Блядь! — Не сдержался император. — Причину драки выяснили⁈

— Так точно, Ваше величество, вернее, никак нет! Ершов утверждает что всё началось на почве спонтанно вспыхнувшей личной обоюдной неприязни!

«Нехорошо то как получается, виноваты оба, а отсиживается один Егор. Этак и разговорчики пойдут, что крестник императора — на особом положении. А ведь с этого и всё начинается, вначале необязательность исполнения законов для привилегированной группы лиц, потом злоупотребления служебным положением пойдет, а дальше страну просрут и продадут! По хорошему, надо бы освободить его, но ведь выйдет тогда, что правду писали про необдуманность моих поступков и импульсивность с непоследовательностью». — Лихорадочно размышлял Павел Петрович: «Правильно, закон должен быть един для всех, невзирая на чины и звания!»

— Значит так, наследника Александра отконвоировать в этот, как его там, в погреб короче. Пусть вместе со своим подельником сидит и Ершовым! Ну и смотри, чтоб к узникам нормальное отношение было! А Пашку как поймают, сразу перед мои очи предоставить!