– Ещё и как, сударыня… Изволите видеть: точно были реестровые казаки Дараганы, как были, вам сие доподлинно известно, и казаки Розумы. Когда Розумы стали Разумовскими – то и Ефим Драга, женатый на сестре Алексея Григорьевича – Вере Григорьевне, стал Драганом и был пожалован в бунчуковые товарищи.

– Всё это верно. Откуда вы знаете всё так подробно?

– Как не знать мне всего сего, сударыня, когда я у оных Драганов не раз и не два сало и овечью шерсть покупал. Так вот-с, вчера разговорились мы с одним поляком, а он мне и скажи: «Вы знаете княжон Таракановых, что в Митаве стоят?..» Точно, девиц ваших я в церкви видел и даже интересовался, кто такие… А потом в гостинице, когда ташен-пшилер фокусы-покусы показывал, я за вами сидел, и тогда мне сказали, что девицы не Таракановы, а Дараган.

– Кто же вам это сказал?

– А вот и не упомню кто… Кто-то из господ офицеров. Так вот, я тому поляку и сказал, девицы те не Таракановы, а Дараган. Я всё их семейство преотлично знаю. А поляк мне говорит: «То неправда есть. У Веры Григорьевны Дараган было всего четверо детей: единственная дочь, София Ефимовна, пожалованная фрейлиной, в прошлом году вышла замуж за князя Петра Васильевича Хованского, сыновей было три: камер-юнкер Василий, и Иван, и Григорий – все трое недавно, по воцарении Екатерины Алексеевны, произведены в секунд-ротмистры лейб-гвардии Конного полка. Отец их Ефим Дараган скончался в позапрошлом году. А больше детей, как видите, и не было».

– Странная осведомлённость… У поляка?.. При чём тут поляк?.. Да кто он такой?

– Того не ведаю… Он мне себя не назвал, но то, что он мне потом рассказал, меня очень встревожило.

– Но, позвольте… Откровенность на откровенность.. Об Августе и Елизавете меня лично просил сам Алексей Григорьевич Разумовский, не мог же он кого-нибудь другого ко мне прислать…

– Не знаю, не ведаю-с… О вашей молодшей, извольте только послушать, что тот поляк мне сказывал. Чисто арабские какие сказки!.. Будто лет десять или поболее того назад некая Авдотья Никонова, крепостная господ Бачмановых, содержавшаяся в Тихвинском Введенском женском монастыре в монастырских трудах до конца живота, сказала за собою государево слово и дело. В Тайной канцелярии оная Никонова сказала, что она может поведать своё слово только Государыне или графу Александру Ивановичу Шувалову… Ну, пытали её, и сообщила она тогда, что в оном Тихвинском монастыре содержалась персидская девка Лукерья Михайлова и будто оная Лукерья говорила Никоновой, что она дочь персидского царя и венчанная жена графа Алексея Григорьевича Разумовского. Будто Государыня насильно выдала её за Разумовского, потому что на той персидской девке хотел жениться Великий Князь Пётр Фёдорович. И будто у той персидской девки были письма Великого Князя, где тот называл её «другом сердечным Ольгой Макарьевной»…

– Господи!.. Какая всё это ерунда!.. Какой вздор!.. Стыдно и смешно слушать…

– Не страшно ли, сударыня?.. Оную Никонову нещадно били плетьми и сослали в строжайшее заключение в дальний монастырь.

– И за дело… Ври, да знай меру.

– А Лукерью, заметьте, Лукерью, так ту даже ничуть не тронули. И вот сказал мне поляк: он подозревает, что девица, которую вы воспитываете, Елизавета то есть, и будет дочерью Разумовского и той персидской девки…

– Вздор… вздор… Смешно даже слушать… Елизавета – внучка персидского царя!.. Смешно и странно слушать всё это, Макар Хрисанфович…

– Страшно, сударыня… Предупредить почёл я долгом вас. В опасное время мы живём, и вы сами понимать изволите, колико страшны такие толки для вас и для ваших девиц.

Разживин понизил голос до самого тихого шёпота.

– Я знаю, сударыня, что есть ныне такие безумные поляки, которые ищут сменить матушку Государыню Екатерину Алексеевну.

– Дочерью персидской девки?..

– Дочерью Разумовского – княжною Таракановой. Подумайте, сударыня, сколь в сём вы опасны!.. Ведь персидская девка может быть только для отвода глаз… А что, если она да… Ведь Государыня-то с Разумовским были, сказывают, венчанные муж и жена?

Ничего не ответила Маргарита Сергеевна. Она в глубокой задумчивости сидела у окна. В комнате было очень тихо, а из соседней горницы слышались мелодичные перезвоны арфы, и юный девичий голос громко запел из оперы «Le marechal ferrant»:[149] 

– Что же? Это она поёт?

– Она, – чуть слышно, вздохом ответила Маргарита Сергеевна.

– Господи, царица небесная, сколь вы опасны!..

Разживин низко поклонился Ранцевой и бесшумно вышел из комнаты.

За вечерним кушаньем Маргарита Сергеевна много смеялась, называла Елизавету «персидской девкой», говорила, что она дочь персидского шаха, «сына солнца, друга луны, шелудивой овцы небесного стада». Елизавета с интересом слушала воспитательницу и по-французски расспрашивала её о Персии.

– А как туда ехать, мадемуазель?

– Я думаю, проще всего через земли донских казаков, на Азов или Каспийским морем, с Волги. Трудное путешествие… Через Азов придётся мимо крымского хана плыть, через турецкие земли ехать. Там разбойников полно.

– Азов!.. Азов, – повторяла Елизавета. – А как красиво, мадемуазель, – princesse d'Asov!.. А какие там имена? У персов, как у турок, или другие?

– Мало ли какие… Али, наверное, есть… Вот ещё я слыхала – Риза-хан…

– Princesse Ali-Risa-khan d'Asov… Mais c'est epatant![151]

Два кадета – белобрысый, с круглой детской головой с париком, с чёрным бантом на косице, Мусин и, чернобровый, с выпученными глазами, барон Гротенгольм, двоюродный племянник Маргариты Сергеевны, смеялись рассказам и тому, что Елизавета Ефимовна их будто всерьёз принимала… Высокая, стройная, смуглая, с чуть косящими миндалевидными глазами, гибкая и ловкая, она казалась старше своих тринадцати лет, и точно, что-то восточное в ней таилось, казалась она турецкой гурией, персидскою княжною, как видали их кадеты на гравюрах в книжках с путешествиями. Елизавета не смеялась. Лицо её было мечтательно и серьёзно, она смотрела мимо своей воспитательницы в окно и точно видела там за горизонтом то, о чём они говорили, – Персию и загадочные страны: Азов, Турцию, Чёрное и Каспийское моря… У неё была способность – грезить наяву и видеть чёткие, надолго запоминающиеся сны во сне.

– Princesse Аli d'Asov, – повторила она. – Мадемуазель, знаете, и правда… Я ведь помню – апельсиновые рощи… Золотые плоды висят на низких круглых деревьях, и розовые горы тонут в густой небесной синеве. Epatant!..

– Ну что ты вздор болтаешь. Как можешь ты помнить то, чего никогда не было? Видала картинки в книжках и представляешь… Сны какие-то! И когда только ты поумнеешь?..

– Нет, правда, мадемуазель. Я что-то вроде этого видала… Я дочь персидского царя!.. Царская дочь!

– Ну, будет!.. Спать пора, судари… Весенняя ночь приходит незаметно, а поздно уже… Ваши родители сердиться будут, что я вас так задержала.