Если русские захотят вывести свои войска из Померании, чтобы поставить их в Пруссии, – сразу же соглашайся: из Пруссии их выжить потом будет легче… Но даже если русские захотят остаться в Пруссии навсегда, – то и тогда соглашайся, но с условием, чтобы они нас компенсировали чем-нибудь за счёт союзников, – это поссорит их с союзниками! Главное – ты должен сеять в царе недоверие к союзникам – к Австрии, к Саксонии. Ссорь их, выдумывая всё, что хочешь, но так, чтобы было похоже на правду.

Ещё одно… Это я не пишу даже в инструкции. Следи, следи, насколько прочно царь сидит на троне… Его жена, прусская принцесса Ангальт-Цербстская, очень умна… Куда умней его! Следи, какие у них отношения. Доноси сейчас же об этом… Очень важно… Передашь два письма – это его величеству императору. – Король взял со стола и протянул Гольцу пакет. – А это – её величеству… Императрице. О втором пакете не говори никому, вручишь наедине. Добейся с нею во всяком случае самых лучших отношений.

И король стал снимать со своего кафтана большой чёрный орден с оранжевой лентой, передал его Гольцу:

– При первой же аудиенции вручи императору этот орден Чёрного Орла да скажи ему, что я снял его с моей груди…

И помни: первый визит в Петербурге немедленно же – англичанину Кейту… Это наш человек. Он на месте даст тебе инструкции… Прощай! Ну всё! Требую успеха…

А Феофан Куроптев, теперь уже как инвалид с переломом бедра, стоял на посту у въездного шлагбаума прусского города Мариенвенрдера. Опираясь на палку, Феофан думал свою неясную, но крепкую думу. Скоро вот выйдет ему чистая, побредёт он, Куроптев, домой. А что дома? Вернётся в родную Левашовку, к господам Левашовым, что его под красную шапку забрили… «Живы ли отец, мать, жена? Семь лет ничего о них не слыхивал… Крестьянством-то теперь не позанимаешься – как есть калека. Ну, коров буду пасти, в дудочку играть… Тур-туру… О Господи…»

И ясно увидел Куроптев розовое утро, зелёный луг у речки, над речкой, над камышами да ракитами, белый парок тянется. Свирель где-то играет. И от удовольствия Куроптев и рассмеялся, и прослезился… Хорошо там, где немца нет!.. Ну как они ему тут досадили… Вот чего с ногой сделали…

Житьё ему стало вовсе плохое – в животе бурчит: ну, какая еда – позеленелые сухари да вода. Аж знобит! Снег тает, разбитая обутка полна водой. Плащ он прожёг ещё на ночёвке у костра, и спину продувало холодком весенним. Кругом всё неладно, всё измена… Генералы да офицеры из дворян – те все за немца… Только солдаты вот немца бьют, как в бубен, ото всей души, ну а встречается-то он им редко… Генералы солдат отводят, чертит…

«Из-за чего война-то? – продолжал думать Куроптев. – Королю Прусскому крылья надо подрезать! Правильно! Надо! Ну, так ты и действуй… Режь ему крылья, да людей зря не губи, не томи… Сколько русских костей в этой Пруссии положили. И всё потому, что господам нет дела до мужика. Они кормиться хотят, богатства да почестей ждут, а ты, Куроптев, погибай…»

Со звонками скачет издали тройка к заставе… Ближе, ближе… Остановилась.

Куроптев заковылял к кошёвке:

– Стой! Кто едет? По какому виду?

– По высочайшему повелению! – крикнул из кошёвки гигант, выкатив глаза, выдвинув вперёд челюсть. – Подымай шлагбаум, ррастакой…

Куроптев смотрел во все глаза. Этот, что орёт, – русский. Должно – хохол. А рядом – кто это с ним, в плаще прусском, в прусской шляпе? Кто таков? Не иначе пруссак!

– Стой! А куды пруссака-то везёшь?

Куроптев на войне воевал, знает, как присягу исполнять, врага задерживать… Гигант заматерился, выскочил из кошёвки, сшиб Куроптева кулаком, заорал на немца-инвалида:

– Баум ауф!

Лошади рванули, поскакали с места, колокольцы залились… Куроптев трудно поднялся и, держась за правую скулу, кротко подумал:

«Опять измена! Не иначе! Взять бы их, чертей, под ноготь…»

21 февраля Гудович и Гольц благополучно пригнали уже в Петербург, и скоро Гудович стоял перед императором. Было за полдень. Пётр только что приехал из Сената, выпил всего одну бутылку английского пива и выглядел совершенно довольным.

– Как съездил? – спросил он срыву. – Как его величество король?

– Извольте, ваше величество, письмо его величества короля.

Пётр весь изменился в лице, схватил синий пакет с печатями, разорвал, читал громко, обводя по временам глазами кабинет:

– «Особенно радуюсь я тому, что ваше императорское величество получили корону, которая вам явно принадлежала не столько по наследству, сколько по вашим добродетелям. Эти добродетели придадут короне вашей новый блеск…

Я чувствую, как я обязан вам! Мне доложили, что вы приказали корпусу графа Чернышёва оставить австрийцев. Надо быть бесчувственным, чтобы не сохранить вечной признательности за это к вашему величеству… Вы спасли меня, ваше величество…»

Император Пётр Третий остановил чтение и крепко-крепко поцеловал письмо.

– Вот это радость! – визжал он. – Спасибо… Это счастье… Гудович, обними, братец, меня! Спасибо, Гудович, ты верный слуга. Жалую тебе три деревни… Где хочешь иметь?

– Прошу в Черниговском полку! На Украине! – отрапортовал Гудович.

– Да, ты ведь хохол… Ну, бери, бери!

– Ваше величество! Разрешите доложить, что со мною прибыл в Петербург посланник его величества короля, полковник барон Гольц!

– Ура! – вскричал император. – Ура! Ура! Да здравствует мир! Где же он? Давай его сюда! Я сейчас же приму его! Бери себе ещё три слободы, где хочешь!

– Ваше величество! Прошу в Стародубском полку!

– Бери в Стародубском… Забирай себе мужичьё! Ещё много его свободно гуляет! Но где же посол?

– Ваше величество, он явится во дворец, как только приведёт себя в порядок!

– Где он остановился? Вези его ко мне во дворец!

– Ваше величество, он остановился у английского посланника… Отдыхает…

Но Гольц не отдыхал. Согласно инструкции короля, он уже беседовал с английским своим союзником в его доме на Английской набережной.

На Неве рубили лёд… За рекой чернел шпиц Петропавловской крепости, Васильевский остров тянулся приземисто, и только дворец князя Меншикова блестел жёлтой краской.

Посланник Кейт, англичанин с розовым лицом, с серебряными волосами, рассевшись в широком комфортабельном кресле, хохотал так, что его брюхо под малиновым камзолом прыгало вверх и вниз.

– Какие отношения между его величеством императором и союзниками? – переспросил он. – Да такие, что они того гляди глотку друг другу перегрызут. В Петербург прибыл его высочество принц Голштинский Жорж, дядя царя… За ним царь послал сразу же после смерти тётки Елизаветы. Дядя Жорж теперь главнокомандующий русскими силами. Царь дал ему титул «императорского высочества»… У дяди голова кругом идёт, и его величество требует, чтобы все союзные представители первыми нанесли визит дяде Жоржу, а те отказываются. Скандал! Тогда император отвечает посланникам тем, что сам не принимает их… Скандал ещё больше. Отношения, таким образом, прерваны. Вот вам вся картина!

– В чём же дело?

– Дело в том, что…

Сэр Джон встал, медленно подошёл к жёлтой, карельской берёзы, двери кабинета, открыл её, выглянул…

– Дело в том, что… – продолжал он, вернувшись, понизив голос, – что государь безнадёжный дурак… Всё в этом…

– На что же рассчитывает его величество?

– Трудно сказать… Русские всё хватаются за голову, бегут ко мне… Жалуются мне на своего царя – русские вообще страшно любят жаловаться иностранцам! Будто мы можем разобрать их путаные дела, в которых они и сами-то не разбираются. Хха-ха-ха! Они все против государя…

– А кто же за него?

– Голштинцы… Ну, и дядя Жорж. Ещё бы – ведь он получает сорок восемь тысяч рублей жалованья в год… Бедняк и рад. За него и те, которых император вернул из ссылки… Бирон уже приехал из ссылки из Ярославля, рассчитывает вернуться герцогом в Курляндию. Миних с сыном… Бароны Менгдены. Лилиенфельд. Миниху государь пожаловал дом Лестока. Говорят, будто возвращается до двадцати тысяч сосланных при Елизавете. Конечно, все они – за императора. Да ещё Шуваловы, Пётр и Александр, произведены в фельдмаршалы… Эти двое фельдмаршалов – тоже за императора, хотя трудно сказать…