Только к вечеру пруссакам удалось несколько попятить русских к оврагу, но уже десять часов прошло подряд, как кипел рукопашный бой, уже противники так устали, что само собой вышло перемирие. И русские и пруссаки уснули тут же, на поле сражения, среди трупов, человеческих и конских, вздувшихся от нестерпимого зноя, среди криков, стонов раненых, среди молчания мертвецов.

Двадцать тысяч человек потерял в этом бою Фермор, и наутро, подобрав раненых, отошёл с поля, поставил вагенбург у Клёна, отдохнул три дня и стал отходить на зимние квартиры в Польшу, пусть и приказано было идти в Брандебургию.

Фермор хитро обошёл затруднение, на котором срезался Апраксин: под Цорндорфом он ни проиграл, ни выиграл сражения! Но то, что он ушёл в Польшу, опять вызвало нарекания в Петербурге:

– Король Прусский снова имел свободные руки и взялся за союзников!

Пришла зима, январские снега завалили Петербург по пояс, белыми пологами застлали ледяную Неву, соборы, дворцы, Петропавловскую крепость. На полозьях с визгом неслась по Невскому карета главнокомандующего графа Фермора. Фермор лично примчался в Петербург от армии разведать, чем пахнет, чтобы не ошибиться, не прозевать бы игры… Побывал он и у великого канцлера Воронцова, и у Шуваловых, и у Разумовского, всюду справляясь, как здоровье императрицы.

Новости были. Новый английский посланник Кейт уже нащупывал почву для переговоров о мире…

Однако Фермор получил тогда следующий указ императрицы, где сказано было ясно:

«Никаких предложений главнокомандующему от короля Прусского не принимать, наперёд об них не донеся в Петербург. Военных действий никак не прекращать. Не в опасных негоциациях, а только лишь в сраженьях прочный и честный мир добывается».

Фермор вернулся к армии, но в мае его сняли и главнокомандующим стал генерал-аншеф граф Салтыков Пётр Семёнович, маленький тихий старичок в скромном кафтане, большой любитель псовой охоты.

Тихий старичок, однако, не боялся воевать и имел на всё свои собственные мнения. Вступив на летнюю кампанию в Пруссию, русские войска, как и приказано было в директиве, пошли на соединение с силами австрийского главнокомандующего графа Дауна. Тот, однако, опоздал на условленное место. Тогда Салтыков взял направление прямо на запад, и 20 июля генерал Вильбоа с авангардом занял Франкфурт-на-Одере. Туда к нему поспешил австрийский генерал Лаудон, а затем подошёл и сам Салтыков.

Русский главнокомандующий теперь поставил объединённой армии прямую задачу: овладеть главной берлогой врага – Берлином.

Командовать этой операцией приказано молодому герою боя при Гросс-Егерсдорфе – графу Румянцеву.

Однако у короля Прусского всюду были шпионы, он прознал про этот план и бросился навстречу русским, к Берлину: надо было спасать столицу.

Русские, оставив Франкфурт, снова отошли за Одер, заняли позиции при деревне Кунерсдорф. Позиция, выбранная Салтыковым, тянулась по невысокому хребту холмов – длиной около пяти вёрст, шириной около одной. Хребет лёг с запада на восток. Одним концом он упёрся в реку Одер, другим – в деревню Кунерсдорф. В хребте этом было три вершины повыше – горы Юденберг, Шпицберг да Мюльберг, промеж них – овраги. Горы русские солдаты укрепили шанцами, на горах поставили батареи – пушки и шуваловские гаубицы.

Король Прусский с долгого форсированного перехода сосредоточил свои части в лесу, к северу от хребта, и оттуда немедленно на гору Мюльберг двинул восемь батальонов гренадер. Пруссаки шли как на параде, с развёрнутыми знамёнами, с музыкой, печатая шаг. Пять русских батарей с горы Мюльберг открыли по ним огонь, однако пруссаки быстро достигли мёртвого пространства. Только когда батальоны были уже в ста шагах от окопов – по ним брызнула русская картечь… Прусские гренадеры прорвались сквозь чугунный дождь, бросились в штыки, выбили русских защитников из окопов и в десять минут захватили до семнадцати пушек.

Король бросил было вперёд кавалерию, чтобы преследовать отходящих русских, но кавалерия застряла в лесу: там оказалось множество прудов и речек, чего заранее не разведали. Мало оказалось у пруссаков и пушек, А русская артиллерия со Шпицберга взяла теперь Мюльберг под прицельный огонь.

Король приказал тогда взять и Шпицберг. Гренадерам для этого пришлось преодолевать глубокий овраг между Мюльбергом и Шпицбергом, а он тоже был не разведан. И по атакующей прусской пехоте, лезущей почти по отвесным стенкам, била русская картечь, и каждая ружейная пуля находила тут свою цель: овраг этот был всего в 60 шагов ширины.

Колонна принца Вюртембергского пыталась было обойти овраг, чтобы ударить во фланг русским защитникам Шпицберга, русская артиллерия разгромила колонну, отбила все атаки. Напрасно генерал Путцкаммер бросился на гору в конную атаку с гусарами – атака захлебнулась, генерал был убит. В безуспешной конной атаке был ранен и генерал Зейдлиц.

Напротив того, конная атака союзного австрийского генерала Лаудона была успешна: направленная в тыл наступавшим пруссакам, она опрокинула их, паника охватила прусские ряды. Пруссаки обезумели. Всё бежало… На узком мосту через речку на пути прусского бегства столпилась пехота, её давили кавалерия, артиллерия. Русские теперь уже не в десять минут, а в одно мгновение забрали 165 пушек… Никогда ещё за время своего существования прусская армия не знавала такого разгрома.

Король Фридрих Великий был потрясён. Смят. Подавлен… После того как гренадеры захватили гору Мюльберг, он был уверен, что выиграл бой. Он уже отправил в Берлин хвастливые пышные реляции. Он сам бросался в самые опасные места, но спасти положения не мог. Два коня были убиты под ним, его мундир и плащ пробиты пулями, от тяжёлого ранения в бедро его спас только золотой пенал с пером и чернильницей, который был у него в кармане – пуля отскочила от него…

– Всё пропало! Всё пропало! – истерически кричал король Фридрих, когда его окружала уже русская кавалерия – Притвиц, Притвиц, спасай короля! Я погибаю! Почему для меня не нашлось ядра?

И следующую «самую тяжёлую в его жизни» ночь король провёл в маленькой деревенской гостинице. За пивным дубовым столом при свете огарка он в отчаянии лихорадочно строчил в Берлин своему министру графу Финкенштейну:

«Всё гибнет. Из сорока восьми тысяч солдат, которые я имел сегодня утром, у меня едва ли наберётся три тысячи… Всё бежит… Все мои возможности исчерпаны до дна. Больше у меня ничего нет… Не выдержали солдаты – они были на ногах подряд третий день, пошли в бой прямо после девятичасового марша. Русские возьмут теперь Берлин. Нет, я не переживу этого. Я покончу с собой… Прощай, прощай навсегда!»

Петербург пышно праздновал эту победу, торжествовала вся Россия. Гремели пушечные салюты, звонили колокола, пели молебны. Армии было выдано полугодовое жалованье не в зачёт.

Больная, уже не покидавшая почти своих покоев Елизавета Петровна горько плакала – жалела своих солдат, которых под Кунерсдорфом было убито 2 614 да ранено 10 864…

Русская армия после этой победы стала на зимние квартиры уже в Пруссии на берегах реки Одера.

Но тихий старичок Салтыков оказался очень неуживчив с союзными австрийцами.

– Они хотят нашими руками жар загребать! – говорил он. – Они прячутся за нашей спиной! Австрийцы нас сюды и позвали, чтобы губить… Русские-де пусть дерутся, а они за нашей спиной будут делать диверсии. Нет, эдак не будет!

И кампания лета 1760 года снова затянулась, снова пошли слухи, что и Салтыков опять получает приказания от наследника Петра Фёдоровича и его жены. Лишь только осенью того года Фермор двинулся на Берлин, и 27 сентября генералы Чернышёв[48] и Тотлебен приняли Берлин по капитуляции. На Берлин была наложена контрибуция в полтора миллиона талеров.

Королевская казна оказалась пуста – там нашлось всего 60 тысяч талеров. В королевском цейхгаузе взято – 143 пушки, 18 тысяч ружей, разрушены были прусские оружейные заводы, взорван пороховой завод. Освобождено 4500 пленных.