Бестужев пожаловал в покои великой княгини Екатерины завтра же, в солнечный полдень. Отвесил низкий поклон, подошёл к ручке.
На малиновом пуфе Бестужев сидел очень картинно, в своём нарочито скромном кафтане, в Андреевской синей ленте, скользя разговором по последним новостям. Наконец Фике, оглядевшись, заговорила другим, твёрдым голосом:
– Надеюсь, Алексей Петрович, нам теперь с вами по дороге? Мы с вами – друзья, не правда ли?
– Или, ваше высочество, мы когда-нибудь ссорились? Умные люди не ссорятся! Просто долго не могли договориться!
– Ну, а теперь можем! Аглицкий посол Вильямс мне хвалился, что он вам, Алексею Петровичу, с королём Прусским полный аккорд установил. Англия в союзе с Пруссией… Прусский король – друг английского короля, а кто друг английского короля – тот и ваш друг. Не правда ли? Прошлое забыто, да?
– Кто прошлое помянет – тому глаз вон! – шутил Бестужев. – Рад служить вашему высочеству! Главное, это всё держать в крепком секрете. И ещё – прошу подтвердить его величеству, королю Прусскому, что мне требуется, сверх полученных, ещё десять тысяч дукатов, чтобы через других персон политику вернее делать…
– Каким образом полагаете?
– Много мы пока сделать не сможем. Следует только как можно дольше Апраксина задерживать, чтобы король Прусский тем временем мог сначала с австрийцами рассчитаться. Я так считаю, что раньше, чем через год, Апраксин армии не соберёт, а за год много воды утечёт, много разных событий может совершиться… Вы, ваше высочество, так Апраксина околдуйте, чтобы он в спящую красавицу обратился… Хе-хе… В промедлении теперь вся наша сила!..
– А как же думает сам Апраксин?
– Был он конём, да уездился! Императрица его за то выбрала, что он под её родителем служил… Верно! Да ему и воевать-то почти не пришлось. Он на войнах только толстел! Генерал-фельдмаршал он – по придворной службе: сам толст, а нюх у него очень тонкий. Чует, что дело при дворе хитро, теперь скоро пойдёт по-новому. Он шкуру свою беречь ещё за службу в Персии выучился. Он со мной хорош, и я ему, конечно, посоветую – не торопись-де, Степан Фёдорович, всё в одночасье измениться может!
– А как здоровье её величества?
– Все мы, ваше высочество, под Богом ходим, а государыня и того больше.
Он вздохнул:
– Ежечасно конфузии ждать возможно… М-да!
Оба собеседника молчали, зорко глядя друг на друга.
– Всё же императрица приказала собирать армию?
– Так точно, ваше высочество! Такое право у неё осталось! Ну, дворяне закряхтят, а всё будут давать рекрутов по развёрстке…
– А если бы дворяне отказались давать солдат?
Бестужев развёл руками, поднял плечи.
– Невозможно, ваше высочество! Немыслимо! Русский дворянин – не то, что дворянин немецкий, французский. Польский даже, наконец. Там дворяне свободны, а у нас они рабы. Они должны служить всю свою жизнь. Императрица прикажет, люди будут набраны. Будут! Но главное – денег-то у нас нет… Так и доложите его величеству королю. Нету! Не знаю, что из этого сбору выйдет!
И из Петербурга в Берлин градом посыпались сообщения о военных приготовлениях. Первым информатором короля был английский посланник Вильямс. Петербург порвал прямые дипломатические отношения с Пруссией ещё в 1750 году, но Англия вступила в союз с Пруссией, не порывая с Россией, и Вильямс, связанный с Бестужевым, держал короля Прусского в полном курсе петербургских дел. Теперь же Бестужев сошёлся и с «молодым двором», то есть со двором наследника Петра Фёдоровича и его супруги, креатуры прусского короля, и теперь в Берлине точно загодя знали, какие шаги предпринимает русское правительство ещё до распубликования указов.
Часто теперь бывало, что английский дипломатический курьер из Петербурга ехал только до Берлина – дальше материалы везли уже пруссаки. Король Прусский ведь давно «отправил в Петербург осла, гружённого золотом», как сам он однажды картинно выразился.
Все эти стекавшиеся к нему вести о русских военных приготовлениях король Прусский встречал чрезвычайно заносчиво.
– Наплевать мне на них! – кричал он, бегая взад и вперёд по кабинету. – Ничего другого не желаю, только того, чтобы русские вступили в Пруссию! Тогда я буду подбрасывать их в воздух, как борзая – лису!
Покамест король так фанфарил, события в России набирали свой ход.
В августе 1756 года священники во всех церквах прочитали царский манифест «О несправедливых действиях прусского короля противу союзных России держав – Австрии и Польши», и губернские и уездные власти начали набор.
Манифест этот объявлял войну прусскому королю:
«Не только целость верных наших союзников, святость нашего слова и сопряжённые с этим честь и достоинство, но и безопасность собственной нашей империи требует – не отлагать нашу действительную против сего нападения помощь».
Народ слушал, а газета «Петербургские ведомости» от 11 октября того же 1756 года сообщала:
«Приготовления к отправлению многочисленной русской армии на помощь союзникам Австрии и Польше с необыкновенной ревностью продолжаются. В Риге уже находится знатная часть артиллерии, да отправлено туда из здешнего арсенала ещё на мореходных судах великое число орудий. В то же время с крайним поспешением на расставленных нарочито на дороге подводах везут из Москвы 30 полевых гаубиц.
Главный командир армии, его превосходительство генерал-фельдмаршал и кавалер Степан Фёдорович Апраксин к отъезду своему в Ригу находится совсем в готовности, куда отправленный наперёд его полевой экипаж уже прибыл. Также и прочему генералитету и офицерам уже крепко подтверждено – немедленно при своих местах быть…»
Главнокомандующий двинулся в Ригу – огромным поездом, а ему вдогонку императрица Елизавета отправила подарки – соболий мех большой да лёгкий, чтобы от холодов в шатре укрываться, да ещё столовый серебряный сервиз – в восемьдесят пудов весом: Апраксин любил пышно поесть и угостить.
Только по началу нового, 1757 года набранные полки со всей России двинулись в поход. В городах на площадях служили молебны, солдаты стояли в рядах, в зелёных мундирах, треуголках да в серых плащах, духовенство голосисто пело «о победе и одолении». Колонны выступали за полосатые городские заставы с распяленными двуглавыми орлами на столбах, шли на запад – на Москву, Петербург, Ригу. Звонили колокола, играла полковая музыка, кругом бежал, плакал, голосил народ, и рота за ротой уходили за распущенным полковым знаменем. Пехота месила ногами сперва снег, потом грязь, потом пыль, щепетко рысили кавалерийские полки, казаки с пиками, калмыки в красных азямах на низеньких лошадках. Дыбом была поднята служилая, крепостная Русь.
Солдаты были большей частью из крестьян, из «подлого» – из чёрного сословия, офицеры – из дворян. В бесконечных обозах ехали бесчисленные палатки для солдат, у каждого офицера шли в обозе и заводные лошади да многие подводы с вещами, со слугами, с запасами деревенского продовольствия, с палаткой, с парадной и тёплой одеждой. Седые командиры ехали верхом впереди, офицеры поосторонь дороги, то и дело жалостно озираясь на последние взгляды провожавших жён и любимых из-под шляпок коробочками, из куньих, собольих воротников.
Дороги и снежные дали их всех уводили на запад. Яркие февральские утренние и вечерние морозные зори сменялись лёгкими заморозками марта, свежим дыханием апреля, а они шли и шли, ночуя в городах, в деревнях, а то прямо на снегу, в палатках, стягиваясь со всех сторон звездой к Риге.
Куда же они шли? Зачем?
О, это они знали твёрдо – они шли воевать против немца. Утопая в снегу, в грязи, подымая первую пыль, они все думали простую свою обиженную думу про одного из всех немцев немца, про курляндского герцога Бирона, что родом был из конюхов. Думали про тех, других бесчисленных немцев, что под разными именами и титулами, чинами и званием правили и командовали народом из Санкт-Петербурга вот уже четверть столетия. Они шли против тех самых немцев, которые сидели уже на провинциях губернаторами, генералами. Против немцев, которые им до смерти надоели, которые или жирели, или сохли в качестве управителей именьями занятых в столице на государственной службе дворян, немцев, которые не давали народу дышать… Солдаты отлично знали, что немцы – народ старательный, грамотный, но знали и то, что они стараются только для себя и что надо поэтому на них иметь управу. Они знали, что немцев позвал в Россию Пётр Великий, чтобы от них учиться, но сам-то он им ходу не давал, выдвигал вперёд своих. И крестьяне в зелёных солдатских мундирах, в треуголках, в серых плащах знали это пусть неясно, неотчётливо, но зато так доходчиво просто и твёрдо, как знали они былое счастье и грозы своей страны по песням, по народным стихам, по старинным былинам.
