Императрица шла плавно, ровно свечка. Она тоже молилась… Кивнула Фике и великому князю, чтобы те держались поближе к ней, и теперь вела их к тому месту в старом соборе, где справа от алтаря под разноцветными лампадами стоит серебряная рака с мощами святителя Сергия. Императрица опустилась на колени, и вместе стали на колени прусские принц и принцесса. Гремели певчие, архиепископ Новгородский в золотой шапке благословлял народ, глаза у него горели как угли.

Императрица прикладывалась к мощам, за нею – Пётр Фёдорович, за ним Фикхен первой. Даже великий князь и то выглядел притихшим, а у Фикхен от волнения сохло во рту, тряслись ноги.

Прикладываясь к серебряной раке, великий князь не мог не сошкольничать: он дрыгнул очень смешно ногой в лакированном ботфорте!

Фике осторожно осмотрела окружающие её лица – заметил кто-нибудь выходку князя? Нет, лица все непроницаемо спокойны так же, как и раньше! Не заметили ничего – а может, просто и подумать не могут о таком кощунстве – так просты эти люди.

И всё же Фике подумала про князя – это может когда-нибудь плохо кончиться. Как он не боится?

Прошло два дня, и отдохнувшая, уже окрепшая Фике сидела на широком подоконнике монастырского окна и смотрела сквозь качающиеся плети зелёной берёзы на залитый солнцем монастырь. Фике была в лёгком барежевом платье, с ниткой жемчуга на тоненькой шейке. Герцогиня Иоганна Елизавета сидела в кресле и спокойно читала только что полученное из Штеттина письмо.

Приотворилась дверь, сперва заглянула камер-фрау княгиня Гагарина, затем дверь распахнулась во всю ширину, и как всегда шумно вошёл великий князь. Он был в зелёном мундире с красными отворотами, при голубой ленте и звезде, в белых лосинах и ботфортах. Поцеловал руку у герцогини и, сияя, как само июньское утро, подошёл к Фике, уселся рядом на подоконник.

– Доброе утро! – сказал он. – Вы хорошо спали, Фике? Я спал превосходно! Как медведь в лесу!

– Медведь?

– Ну да! А вы не знаете, что русские медведи спят всю зиму? Не просыпаясь! Да и сами русские похожи на медведей. Вам не кажется?

– Вам не следовало бы говорить так, ваше высочество!– сказала Фике, оглядываясь на другую дверь, из-за которой доносился громкий голос государыни…

– Вот ещё! Ну что ж! Я буду медвежьим царём, только и всего. Ха-ха! Но как вы в этом платье похожи на ангела… Хочется вас поцеловать, как русские целуют иконы…

– Ваше высочество! Вы опять!

– Почему же нет? Разве мы не жених и невеста! Разве вам не хочется быть и разговаривать со мною?

Фике опустила глаза, она была смущена. Оглянувшись на ушедшую в чтение герцогиню, великий князь тихо сказал:

– Знаете что, Фике? Я вас научу одной русской фразе – повторяйте её за мной!

И он стал говорить раздельно, с немецким акцентом:

– Дай Бох, штоп скорей било то, чего мы так оба шелаем… Вы понимаете, что это значит, Фикхен? Мы оба хотим, чтобы нас поскорей обвенчали: это будет так – ха-ха-ха – интересно…

Дверь в покои, где была императрица, отворилась, показался доктор граф Лесток, как всегда – в чёрном кафтане, огляделся и, кусая бритую верхнюю губу, поклонился герцогине Иоганне Елизавете, сказал очень значительно:

– Ваша светлость, её величество просит вас к себе…

Герцогиня подняла было вопросительно брови, ответный взгляд был очень серьёзен. Она быстро встала, свернула письмо, спрятала его за корсаж и, оправив пышные фижмы платья, двинулась в незакрытую Лестоком дверь. Лесток прошёл за нею.

– Что такое? – спросила Фике у великого князя.

– А, наверное, опять какой-нибудь разговор! – махнул тот в ответ рукой. – Слушайте, Фике, скажите: вы целовались когда-нибудь?

Фике продолжала весело болтать, однако чувствовала, что дело за дверями не так-то просто, как кажется оно великому князю. Отвечая на его то вольные, то нелепые вопросы, смеясь его неловким шуткам, она внутренне словно прислушивалась к тому, что происходило за дверью, откуда доносился временами голос Елизаветы.

Дверь внезапно раскрылась, оттуда спиной вперёд уходил Лесток. Остановившись на пороге, он отвесил глубокий поклон в комнату, откуда выходил, закрыл аккуратно дверь, повернулся, посмотрел на юную пару.

– Смеётесь? – спросил он шёпотом. – Ну, скоро вашей радости конец!

– Что, что такое? – спросил великий князь.

Лесток обратился к Фике:

– Вам, пожалуй, придётся скоро уехать отсюда! – сказал он. – Вы поедете домой…

Фике заплакала:

– Почему?

– Узнаете скоро! – ответил Лесток и ушёл.

– О, – шёпотом сказал великий князь. – Пожалуй, я знаю, в чём дело… Но это не касается вас, кузина! Виновата ваша матушка, а не вы…

А за дверью императрица быстро ходила из угла в угол, ломая руки. Её полное выразительное лицо было в красных пятнах, глаза горели. На круглом столе лежали ворохом бумаги, шевелились, когда государыня быстро проходила мимо них. Иоганна Елизавета стояла у окна, опустив голову, и только движения её рук показывали, что она хочет что-то сказать, как-то ворваться в речь царицы. Но не смеет.

– Ваша светлость! – разгневанно говорила Елизавета. – Что всё это значит? Я отогрела на груди моей змею… Не сестру, как я называла вас в моём ослеплении, а змею. Именно змею!

– Ваше величество, – бормотала герцогиня, – ваше величество, – и жалостно моргала.

– Замолчите, низкая женщина… Эти письма говорят всё. О, я поняла теперь, почему вы все так против Бестужева: вы хотите его сбросить, чтобы потом король Прусский взял меня голыми руками. Бестужев правильно сделал, что вскрыл эти письма господина Шетарди… Он… вот где предатель! Негодяй! Да разве он сам, этот Шетарди, не настаивал на том, чтобы я заняла этот трон по праву рождения? А что он пишет в этих письмах? Что я ничем не занимаюсь. Что я ленива… Что подписываю бумаги, не читая их. Что к делам выказываю «совершенное омерзение»… Что «всем естеством предана увеселениям». Боже мой! – всплеснула она руками. – Боже мой! И ещё – «она по четыре раза на день меняет платья»… И это пишет Шетарди!

– Ваше величество… Но ведь это же не мои заявления!

– Неправда! Ты с ними! Ты постоянно прихлёбствуешь перед Шетарди. Ты в переписке с королём Прусским! Вот они, твои письма! Ты пишешь ему, будто бы имеешь на меня сильное влияние, что я тебя зову сестрой и что ты свалишь Бестужева… Мне известно, что ты в своих кувертах пересылаешь за своей печатью секретные донесения королю Прусскому… Шлёшь их во Францию. Ты в переписке со шведским королём. С нашим врагом. Ты в заговоре с Мардефельдом… Ты передаёшь ему все наши сердечные разговоры. Мардефельд пишет королю, что ты работаешь против Бестужева. Кругом меня шпионы… Шетарди платит деньги даже моим горничным… О, вот вы все таковы, эти нищие немецкие князья, которые едут в Россию, чтобы влезть в наше доверие… Нет, этого больше не будет!

Сев за стол, императрица быстро перебрала бумаги и, схватив гусиное перо, одну из них подписала так, что перо затрещало и брызнуло: «Елисавет».

– Вот, – сказала она. – Я подписала указ о высылке Шетарди… Его привёз сегодня Бестужев. И Мардефельд тоже зажился здесь… Двадцать лет! Больше. Я потребую, чтобы король тоже убрал его…

Она помолчала, посмотрела на герцогиню:

– А к тебе, прости, я не могу теперь относиться так же, как относилась до сих пор…

Гремя тяжёлым шёлком платья, императрица быстро вышла из комнаты и задержалась: Фике с женихом сидели рядышком на фоне зелени на залитом солнцем окне. Фике, вытягивая губки, старательно твердила по-русски:

– Дай Бох, чтобы скорей било то, чего мы так оба шелаем!

Увидав расстроенную императрицу, она спрыгнула с подоконника, за ней обрушился на пол и великий князь.

Императрица грустно улыбнулась, подошла к ним, поцеловала обоих.

– Милые дети! – сказала она. – Вы-то ни в чём не виноваты! Не беспокойтесь! Майор Весёлкин уже отправлен с письмом к твоему отцу, Фике. Скоро он вернётся, и тогда «будет то, чего вы так оба желаете»…

Императрица двинулась дальше, но приостановилась: