И активировал аварийное вскрытие брони.

4

Не верьте смертному, говорящему, что не боится умереть. Не верьте бессмертному, говорящему, что не боится боли.

Боюсь и не люблю.

Но привык.

Броня развернулась вся, от рук и ног до торса и шлема. Воздух устремился в пространство. Я остался в вакууме, торопливо выдыхая остатки из легких и чувствуя, как расслабляются сфинктеры.

Блин, кто бы знал, что первое, что с тобой случится в открытом космосе — ты обгадишься!

Уши пронзила боль — похоже, порвались барабанные перепонки. На секунду, пока пот испарялся с моего тела, я ощутил холод. На глаза мгновенно налипла тонкая ледяная корка, я сморгнул и полез за пазуху. Во рту закипела слюна, а потом превратилась в кристаллики льда. Странное чувство… Боли почти не было, а вот ощущение жути нарастало. Я подумал, что ещё никогда не умирал в вакууме. Не очень-то я люблю космос.

Холод исчез вместе с влагой, зато ослепительный краешек солнца, выползающего из-за планеты, жарил вовсю. Я старался не смотреть на него, понимая, что ультрафиолет выжжет сетчатку, а времени у меня немного. Зрение и так стало мутным, глазные яблоки промерзали с каждой секундой.

Конверт.

Пальцы работали нормально, их не сковало льдом, как в плохом фильме, и сознание пока оставалось чётким.

Разорвать конверт.

Достать лист бумаги…

Я умер.

Чёрт возьми, думал, что выдержу больше!

Я развернул лист, вновь выдохнув воздух и вновь напрудив в штаны. Там было всего две строчки.

«Отель „Тихая заводь“, номер −512».

И строчка с кодом подчинения для ани.

Если бы я мог захохотать, я бы захохотал.

Алекс придумал такой код, чтобы я его точно запомнил. Да, помню спор о кинематографе и мультипликации, когда мы отстаивали культурные ценности наших исчезнувших стран. Пили пиво, от которого не пьянели, показывали друг другу фрагменты любимых фильмов и мультиков…

Я умер.

И понял, что тянуть больше не стоит.

По сути, я всё ещё был в бронекостюме, только открытом, мерцающим изнутри тревожными огоньками и, наверняка, беззвучно орущим. Я вытащил руки и ноги из фиксаторов.

Умер.

Потом нажал кнопку закрытия и, прежде чем система стала закрываться, оттолкнулся от костюма.

Некоторое время, секунд пять, мы плыли с ним рядом, я мучительно умирал, а костюм, плавно закрываясь, плыл в тяговом луче.

Потом его повело в сторону. Потащило — мимо планеты, к звезде.

А я умер.

И проводил броню взглядом.

Я был один — в тысячах километрах от Граа, но уже в её гравитационном колодце. Падающий навстречу смерти… или жизни. Для кого как.

Броня неслась к солнцу.

Я нёсся к атмосфере. Тяговый луч был сфокусирован на броне, Алекс предпочёл не заметить, что я покинул костюм.

Что ни говори, а дружба — это чудо!

Я задохнулся и воскрес.

И продолжал это делать следующие полтора часа, пока вокруг меня не возник лёгкий оранжевый ореол ионизированного газа. Атмосфера Граа приняла меня в тёплые плазменные объятия.

Тогда я достал рапиру, крепко сжал рукоять обеими ладонями и принялся сгорать и воскресать.

Почему-то последние километры были особенно жуткими.

Я уже не умирал. Не задыхался и не сгорал. Я падал на Пунди с высоты в десяток километров, повернувшись спиной, чтобы глаза не резало потоком набегающего воздуха. Было холодно и жарко одновременно, я бы предпочёл умереть, но организм упрямо цеплялся за жизнь.

Над Пунди ещё не наступило утро и город был особенно красив. Несколько пожарищ, устроенных муссами, ещё не потушили, но даже они добавляли пейзажу очарования. Горизонт, впрочем, розовел, готовилось взойти солнце, так старательно убивавшее меня в космосе. Ажурная линия космического лифта смотрелась особенно красиво — где-то высоко, в стратосфере, на неё уже упали первые лучи светила, и она сверкала будто пронзающий небо клинок…

Километрах в трёх над Пунди я лёг на воздух и приготовился разбиться в лепёшку. Я был совершенно гол, но в обожженных руках продолжал сжимать раскалённую рапиру. Кажется, я должен был упасть где-то в болотистой зоне города. Не пришлось бы прорывать дорогу наверх, захлебываясь вонючей жижей.

И тут рядом что-то мелькнуло.

Я повернул голову — и увидел человеческое лицо. Милая женщина лет тридцати, без ослепительной красоты рили, но очень симпатичная. И очень большеглазая. Ещё бы чуть-чуть — и глаза бы у неё вылезли из орбит. Женщина сидела на переднем сиденье маленького аэротакси, в отличие от наземных — дорогого и потому нечасто используемого. Впрочем, судя по переливчато-сверкающему платью, женщина была не из бедных.

Такси летело рядом со мной с такой синхронностью, которой мог добиться лишь автопилот. Даже не знал, что в аэротакси настолько продвинутые нейросети. Прозрачный пузырь кабины мягко светился, больше никого внутри не было.

Я успокаивающе помахал женщине рукой и чуть развернулся. Из деликатности. Будем считать, что моя голая задница выглядит приличнее, чем гениталии.

Женщина кивнула. На её лице появилось выражение лица человека, готовящегося к подвигу. Я это выражение хорошо знаю, с ним спорить бесполезно.

Такси скользнуло под меня и чуть притормозило.

Я рухнул на прозрачную крышу. Теперь моё лицо и лицо женщины разделяло сантиметров тридцать. Да если бы только лицо…

Вся деликатность пошла насмарку!

— Всё хорошо! — закричал я, хоть и понимал, что она не услышит. — Не волнуйтесь!

Меня содрало ветром, но юркое аэротакси вновь поднырнуло под меня и поймало на крышу. Ощутимо грубее, чем в первый раз.

— Мать твою, дай мне умереть! — завопил я.

Есть какой-то малопонятный даже мне порог, после которого организм приходит в норму. Скажем, синяки у меня порой остаются. А иногда нет. Маленький порез может заживать обычным образом, а вот если уколоться, даже крошечной иглой — исчезнет.

Сейчас мне не везло. Я ушиб несколько частей тела, они ныли, а я медленно и, кажется, с противным скрипом, сползал с кабины аэротакси. Как же эта штука называлась в фантастике… ах да, флаер… с кабины флаера…

В общем, я даже перестал сопротивляться. Сжимал покрепче рапиру и сползал. Вот передо мной появилось миленькое лицо… чёрные кудряхи… загорелая кожа… интересная женщина, что уж тут…

Я вновь сорвался с аэротакси.

Земля была уже совсем рядом.

Женщина оказалась из тех, что борются за мужика до последнего. Особенно если тот падает с небес голым, сжимая рапиру будто де Артаньян, и улыбается ей…

Может стоило скорчить страшную гримасу?

Бах!

Аэротакси подхватило меня метрах в пятидесяти над заросшим невысокими деревьями болотом. Подкинуло вверх, я описал дугу и, к счастью, в этот раз меня уже спасти не успели.

Я рухнул на деревья, пропорол спину корявым суком и, умирая, рухнул в грязь.

Господи, да как же хорошо иногда бывает умереть после того, как тебя так усердно спасали!

Я лежал на зеленой мягкой траве, глядя вверх и выставив в небеса рапиру. К счастью, тут оказалось не совсем болото, просто мягкая почва. Небо рассветало, наливалось розовым светом.

Потом рядом с басовитым урчанием моторов опустилось аэротакси.

— Ну ёшкин же кот, — пробормотал я.

Быстрые шаги.

Женщина склонилась надо мной.

— Вы живы?

Кажется, она была на грани истерики.

— Да, — ответил я безнадёжно. — Спасибо большое. Вы меня спасли.

Женщина опустилась рядом на колени и положила руку мне на грудь. От неё пахло хорошими духами, дорогим алкоголем, крепким здоровьем и разыгравшейся страстью.

— Не шевелитесь, — сказала она. — Я доктор. Мне надо вас осмотреть.

— Осматривайте, — согласился я. — Давно не играл в доктора. Лет, пожалуй, сто двадцать пять.

Женщина нахмурилась. Потом внимательнее всмотрелась мне в лицо.