Можно констатировать, что образ известного слова столь же понятен человеку, как и образ знакомого ему предмета. Дело, видимо, в том, что образ слова включается в модель-репрезентацию предмета, обозначаемого данным словом, и как всякая часть сложной психической конструкции способен полноценно замещать всю ее в сознании.
Мы можем поэтому утвердительно ответить на вопрос Г. Риккерта (1997, с. 88), способен ли человек при понимании слов обходиться совершенно без «воззрительных представлений», то есть визуальных репрезентаций предметов, обозначаемых словами. Г. Риккерт (с. 88–89) своим путем приходит к тому же, замечая, что по крайней мере не все слова понимаемой речи люди переводят в зрительные образы, так как в таком случае совершенно не было бы возможно столь быстрое понимание слов, которое фактически имеет место.
Недаром Л. Витгенштейн пишет: «Когда я мыслю вербально, “значения” не предстают в моем сознании наряду с речевыми выражениями; напротив, сам язык служит носителем мысли» (1994, с. 190). В качестве примера непосредственного понимания слов и предложений Б. Рассел (2009, с. 238) рассматривает, например, реакцию на крик: «Берегись, машина!», услышав который человек оглядывается и отпрыгивает без необходимости в каком-либо дополнительном ментальном посреднике. Автор справедливо полагает, что человек действует правильно и это свидетельствует о непосредственном понимании им слов.
В предисловии к книге Э. Маха А. Ф. Зотов (2005, с. 20), формулируя суть позиции автора, приводит удачную метафору, иллюстрирующую роль, которую выполняет в понятии образ соответствующего слова. Он пишет, что, образуя устойчивые предметы, сознание стабилизирует комплексы чувственных данных[46], приписывая им «имена». Имя, по мнению Э. Маха, «акустический признак» комплекса, сохраняющий его в памяти. Это самый неизменный и удобный признак, вокруг которого, как «ядра», нарастают другие признаки. Поэтому имя не «этикетка» предмета, а скорее его «арматура». Имя функционально и «по праву» представляет комплекс, к которому относится. С помощью имени мы замещаем в сознании целое одним признаком, не утрачивая при этом целостности.
Итак, редуцированные понятия не просто участвуют в формировании понятий и обозначают соответствующие концепты, но и успешно замещают собой эти концепты в сознании, тем самым резко облегчая, ускоряя и упрощая процесс мышления. Кроме того, образы понятных обоим собеседникам слов обеспечивают актуализацию в их сознании сходных концептов, тем самым способствуя их унификации.
Н. Д. Творогова определяет вербализацию (лат. verbalis – «устный», «словесный») как словесное описание переживаний, чувств, мыслей, поведения (Клиническая психология, 2007, с. 366). Б. Д. Карвасарский полагает, что в широком смысле слова это понятие обозначает вербальное (словесное) описание переживаний, чувств, мыслей, поведения (Психотерапевтическая энциклопедия, 2000, с. 69). А. Ребер (2000, с. 122) сужает понятие вербализация до устного утверждения, высказывания, акта вербального самовыражения.
Мне представляется, что вербализация может осуществляться в форме как устной речи или письма, так и мысленной трансформации невербального психического содержания в вербальные психические конструкции. Соответственно, более правильным было бы называть вербализацией не только «выражение в словах», но и «выражение в уме» с помощью редуцированных понятий. И если я в форме внутреннего диалога с самим собой, например, обсуждаю собственное недавнее поведение, то это тоже вербализация, так как я описываю и обсуждаю (моделирую) уже с помощью вербальных конструкций собственные невербальные переживания, в том числе чувственные репрезентации собственных действий.
Вербализация – это не только иной (второй) уровень репрезентирования реальности – перевод субъективного чувственного психического содержания в новую вербальную форму, потенциально доступную передаче между людьми. Но это еще и репрезентирование недоступной восприятию реальности. Конечно, в первую очередь, вербализация – это выражение с помощью понятий и вербальных психических конструкций невербального, главным образом чувственного психического содержания человеческого сознания.
Только вербализованное содержание сознания в принципе способно становиться достоянием других людей в результате его экстериоризации человеком в форме устной или письменной речи. То, что не вербализовано, как бы и не существует ни для кого, кроме переживающего это субъекта. Недаром Э. Мах пишет: «Не то принадлежит науке, что тонкий наблюдатель природы или знаток людей полубессознательно чувствует и скрывает внутри себя, а только то, что он сознает вполне ясно так, что он в состоянии сообщить это другим» (2011, с. 187).
А. Шюц солидарен с М. Шелером в том, что «пределы осмысленности человеческих переживаний совпадают с границами их вербализации…» (цит. по: Н. М. Смирнова, 2008, с. 299).
В рамках процесса вербализации некоторые исследователи рассматривают не только замену чувственных концептов вербальными психическими конструкциями, но даже обозначение чувственных концептов редуцированными понятиями[47]. Я предлагаю различать разные аспекты ментальной вербализации и обсуждать в ее рамках разные процессы: 1) связывание чувственной психической конструкции с образом соответствующего слова при образовании понятий; 2) создание вербальных определений понятий; 3) замену чувственных репрезентаций реальности их вербальными моделями и даже 4) построение вербальных концептов.
Психическая конструкция превращается в концепт только после ассоциации ее с образом соответствующего слова, то есть концепт – это всегда и только значение определенного слова. Некоторые лингвисты, однако, расширяют рамки понятия концепт, отождествляя его фактически с любой психической конструкцией. З. Д. Попова и И. А. Стернин (2007б, с. 51), например, считают, что концепт не обязательно должен иметь название в форме слова или устойчивой языковой конструкции из слов, то есть «он может иметь словесное выражение, а может и не иметь его» (там же). По их мнению (2007, с. 301), существует много невербализованных концептов. Причиной вербализации/невербализации концепта является лишь его востребованность для обмена информацией между говорящими.
Авторы уверены (2007б, с. 54 и 66–67), что очень многие, если не большинство, концептов не имеют обозначений в языке, так как обслуживают сферу индивидуального мышления, поэтому их бывает трудно обнаружить. Они утверждают, что надежный способ обнаружения невербализованных концептов – сравнение языков, позволяющее выявить концепты, не имеющие переводных соответствий в одном из языков. Авторы (с. 54) полагают, что языковые средства необходимы не для существования, а лишь для сообщения концепта… Они дискутируют со своими оппонентами (А. П. Бабушкиным, Г. Г. Слышкиным, С. Г. Воркачевым, С. В. Кузлякиным и другими исследователями), справедливо считающими, что концепт обязательно должен быть назван словом, иначе нельзя говорить о существовании концепта.
З. Д. Попова и И. А. Стернин (2007, с. 34–35) пытаются доказать, что существует много концептов, которые не имеют устойчивого названия, но при этом их концептуальный статус не вызывает сомнения. По их мнению, есть, например концепт и слово «молодожены», но нет слова «старожены», хотя «такой концепт в концептосфере народа, несомненно, есть» (там же).
Точка зрения данных авторов лишь подтверждает тот факт, что в человеческом сознании существуют и активно используются множество психических конструкций, не имеющих названий, то есть не обозначающихся словами, хотя они тоже играют роль репрезентаций реальности. И все же лишь наиболее важные из таких конструкций обозначаются словами, то есть представляют собой концепты. Психические конструкции, не имеющие названия, крайне сложно исследовать, так как их почти невозможно выделить среди прочих психических феноменов и изолированно рассматривать. Гораздо легче изучать психические конструкции, обозначаемые словами, – концепты.
