Автор явно говорит о существовании в сознании комплекса, репрезентирующего некую сущность даже тогда, когда человек ее не воспринимает. Этот «комплекс» находится, естественно, не в «реальности в себе», а в сознании человека, воспринимающего соответствующий ее элемент или думающего о нем.
Один и тот же элемент «реальности в себе» не только разные люди, но даже один человек в разных условиях воспринимает порой совершенно по-разному. Каким же образом нам удается, воспринимая часто очень разные «наборы» ощущений и образов, все же выделять в окружающем мире одни и те же предметы, явления, их свойства и действия? А. Эддингтон (2003, с. 180) приводит хороший пример. Автор держит перед собою предмет и видит в нем контуры Британии. Другой наблюдатель, сидящий напротив, видит вместо контуров Британии изображение монарха. Третий, сидящий сбоку от них, вообще видит только узкий прямоугольник. Что же держит в руках автор на самом деле? Все описанные наблюдения объясняются, как только выясняется, что наблюдатели смотрят с разных сторон на монету в один пенс.
Так каким же образом нашему сознанию удается репрезентировать конкретный предмет, если на протяжении своей жизни мы видим лишь огромное количество его очень сильно различающихся между собой образов?
Если бы наше сознание не имело описанного И. Кантом (1994, с. 100–106) «единства апперцепции» – способности объединять разные образы одного или множества сходных предметов и создавать из них целостную и понятную репрезентацию предмета, например монеты, мир оставался бы для нас неясной мешаниной чувственных репрезентаций и мы не смогли бы в нем существовать.
Подобное соединение постоянно происходит в каждом человеческом сознании. Вспомним слова Э. Маха (2003, с. 66) о том, что множество сиюминутных ощущений восприятия сплетаются с предшествующими переживаниями памяти и гораздо больше определяют наше поведение, чем это могли бы сделать одни данные ощущения. В результате мы не только видим красновато-желтый шар, но нам кажется, что мы воспринимаем некоторую телесную вещь, мягкую, с приятным запахом и освежающим, кисловатым вкусом. В другом случае мы видим не желтоватую вертикальную и блестящую плоскость, а, например, шкаф.
Наше сознание непрерывно создает множество чувственных репрезентаций предмета. Причем большинство из них сильно различаются между собой, так как мы видим, например, предмет то спереди, то сзади, то снизу, то издали, то в полумраке, то в свете солнца и т. д. В результате в нашей памяти накапливается множество его образов, многие из которых настолько сильно отличаются друг от друга, что, будучи предъявленными нам для опознания вне определенного единого контекста, были бы, безусловно, расценены как образы разных предметов. В то же время возникающие в нашем сознании образы разных, но сходных в чем-то предметов, будучи предъявленными нам одновременно, вполне могли бы быть расценены нами как репрезентации одного и того же предмета… И тем не менее в результате накопления в памяти разных репрезентаций, формирующих предмет А, в сознании в конечном счете возникает нечто узнаваемое и однозначно расцениваемое нами как известный нам предмет А, отличный от других даже сходных с ним предметов В и С. Это «нечто» и есть тот психический инвариант, та сложная психическая сущность, точнее, та устойчивая психическая конструкция, которая чувственно репрезентирует известный нам предмет А. Эту психическую сущность я называю «моделью-репрезентацией» определенного предмета.
В. Декомб (2000, с. 64) пишет, что нельзя увидеть все шесть граней куба одновременно, поэтому, когда мы говорим: «Это куб», мы говорим о большем, нежели видим. Мы предвосхищаем свое будущее восприятие скрытых сторон куба, которые могли бы увидеть, встань мы с другой стороны. Во всяком нашем актуальном восприятии содержится ссылка на другойопыт, прошлый или будущий. Вещь, предстающая перед нами, никогда не является полностью открытой. Мы предполагаем, что скрытые грани куба наличествуют с другой стороны, с той стороны, где нас нет, хотя на самом деле в настоящий момент мы о них ничего не знаем.
Автор должен был бы сказать не «не знаем», а «не воспринимаем», так как мы как раз знаем. И это предшествующее восприятию знание, выражающееся в наличии в сознании моделей-репрезентаций всех знакомых предметов, сопровождает человеческое восприятие и участвует в нем. Более того, имеющаяся в нашем сознании модель-репрезентация позволяет нам мысленно увидеть знакомый предмет сразу в целом как единую сущность, хотя мы и видим обычно лишь его часть. Ж.-П. Сартр (2001, с. 59–60) пишет, что, когда он мыслит куб в конкретном понятии, он мыслит шесть его сторон и восемь углов одновременно, мыслит его углы прямыми, а стороны – квадратными. Он находится в центре своей идеи, сразу схватывая всю ее целиком. Он может мыслить конкретные сущности в одном акте сознания.
Я тоже легко представляю себе сразу все шесть граней куба как бы в одном, едином его мысленном образе. На деле это, конечно, не один, а множество мгновенных образов представления и воспоминания куба, которые калейдоскопически сменяют друг друга, формируя тем не менее некий единый объект. В этом объекте невидимые обычно грани куба проступают сквозь закрывающие их видимые грани. Причем представляемый мною куб то прозрачный, как из стекла, то окрашенный, медленно вращается в моем сознании. Но это не модель-репрезентация конкретного знакомого мне куба. Это собирательная модель-репрезентация куба вообще – умозрительного объекта, синтезируемого моим сознанием из множества виденных мной на протяжении жизни разнообразных кубов.
В сознании никогда не возникают одни и те же, то есть тождественные самим себе, чувственные репрезентации, в лучшем случае появляются очень похожие репрезентации той же грани реальности, но чаще присутствуют довольно сильно различающиеся ее репрезентации. Тем не менее в итоге каким-то непонятным образом сознание формирует репрезентации конкретных уникальных предметов. Что заставляет нас считать разные репрезентации элемента «реальности в себе» той же самой вещью? Кажется, Б. Рассел писал про пальто, которое было куплено много лет назад и за прошедшие годы превратилось совсем в другую, старую и поношенную вещь, но мы по-прежнему считаем это пальто одним и тем же предметом. Почему? То же касается людей, например одноклассников, которых мы не видели десятки лет и, случайно увидев, не узнали. Это действительно те же люди или мы просто почему-то считаем их теми же?
Мы считаем и знакомых людей, и знакомые предметы теми же, потому что они даны нам в виде наших моделей-репрезентаций, или психических конструкций, чувственно конституирующих в нашем сознании конкретные сущности внешнего мира. Именно модель-репрезентация обеспечивает не только наличие целостной репрезентации предмета в сознании при отсутствии его восприятия, но и субъективную тождественность предмета самому себе. Только благодаря наличию модели-репрезентации карандаша, например, его излом, возникающий при погружении в воду, воспринимается нами как иллюзия. Дело в том, что имеющаяся у нас модель-репрезентация карандаша в воздухе не соответствует новому образу восприятия карандаша в воде. И у нас немедленно возникает вопрос: «Что произошло с карандашом?» Извлечение и повторное погружение карандаша в воду свидетельствуют, что его изменение – иллюзия.
Красивые эксперименты Ж. Пиаже с младенцами (подробнее см.: С. Э. Поляков, 2011, с. 225–230) показали, что для очень маленького ребенка в окружающем мире существует лишь то, что в данный момент находится в его зрительном поле. Вера же в продолжение существования уже невидимых в данный момент предметов появляется у него только в результате формирования в его сознании их моделей-репрезентаций. И эта вера в существование ранее воспринятых предметов, как пишет П. Вацлавик (2001, с. 107), в конечном счете ведет к началу процесса конструирования ребенком действительности.
