11 мая 1989 года около десяти часов утра директор Московской специальной музыкальной школы имени Шуховых Дмитрий Сергеевич Вихров открыл дверь своего учебного заведения и остановился на пороге. В нос ему ударил ярко выраженный запах сортира.

Шуховка занимала особняк на Луговке с 1962 года. Здание было передано школе решением исполкома Моссовета, и с этого момента она перешла в ведение Управления культуры города. До этого школа являлась составной частью основанного сестрами Шуховыми Музыкально-педагогического института. Впрочем, юридически она стала отдельным учебным заведением в соответствии с распоряжением Совета народных комиссаров СССР о реорганизации, которое в 1944 году подписал заместитель председателя Совнаркома СССР Вячеслав Молотов.

Школа росла, количество учащихся увеличивалось, и поэтому ей выделили собственное здание – невероятные по тем временам две тысячи квадратных метров.

В доме на Луговке развитие продолжилось – расширилось количество специализаций: от фортепиано и скрипки, к которым добавились виолончель и арфа, к 1989 году обучение велось уже по всем оркестровым специальностям. Вместе с музыкальными дисциплинами все ученики изучали полный цикл общеобразовательных предметов. К тому времени десятилетний учебный курс в Шуховке проходили почти триста одаренных детей.

За прошедшее с 1962 года время в особняке делали только ежегодный косметический ремонт, от которого к концу учебного года не оставалось и следа. Многие, в том числе и сам Митя, не задумывались о причинах такой ситуации, хотя они были очевидны: недостаточно метража для учебных площадей, общественных пространств, технических помещений, а уж про места общего пользования и говорить нечего.

О том, чтобы прекратить развитие школы, не могло быть и речи, но и туалеты вместо классов сделать было нельзя. Школа задыхалась – ей не хватало места. А взять дополнительное пространство было неоткуда.

Вихров прошел мимо вахты, повернул в коридор, приветствуя попадавшихся на пути педагогов, и оказался в собственном кабинете. Часы на стене показывали 10:15.

Он знал, что примерно часа через полтора в кабинете появится Исаак Нахимович Варшавский. Встречи у них назначено не было, Варшавский приходил в Митин – то есть на самом деле в бывший свой – кабинет каждый день. Просто потому, что идти ему больше было некуда.

Сначала, в течение первых двух-трех недель, это выглядело как передача дел преемнику. Хотя на самом деле никаких дел никто, конечно, не передавал – передавать было нечего. Вихрова в школе прекрасно знали, а сам он отлично знал порядки, которые были заведены в Шуховке. Исаак Нахимович разве что сообщил ему телефоны Главного управления культуры и телефоны аварийных служб, причем последнее было поважнее – засоры канализации, прорывы водопровода случались в школе чаще, чем ей требовалась помощь чиновников.

А потом Варшавский просто приходил и сидел в кабинете вместе с Митей, и вся школа, разумеется, считала это странным. Хотя документы теперь подписывал Вихров и на нем лежала ответственность за школу, в первые месяцы он ее особо не ощущал- может быть, как раз по той причине, что рядом все время был Исаак Нахимович.

Некоторые из педагогов иногда доверительно шептали Мите на ухо что-то наподобие: «Ты должен сказать ему: хватит сюда ходить, век закончился…» Слышал он и ставшую популярной среди педагогов шутку о том, что раньше у школы был один директор, а теперь – целых два.

Вихров не обращал на все это никакого внимания: ему было проще выслушать разговоры за спиной, шепот на ухо и покивать, чем сказать что-то неуважительное Варшавскому и тем более выставить его из кабинета.

Дверь кабинета открылась, и вошел Исаак Нахимович. Поздоровавшись с Митей, он повесил на вешалку плащ и подсел к столу, выложив на него пачку сигарет «Дымок».

Стол бывшего директора был завален бумагами – папок на нем не было, и кипы листков лежали в полном беспорядке, скрывая под собой телефонный аппарат и пепельницу.

– Митя, – сказал Варшавский, не разжимая губ, чтобы не выпала сигарета. – Я тут подумал, что забыл тебе сказать одну важную вещь. – Варшавский остановился, роясь в листках на столе в поисках спичек.

Спички нашлись, Варшавский машинально встряхнул коробок и закурил.

– Я видел, с тобой Акинфеева разговаривала…

Митя кивнул. Акинфеева была заместителем директора по музыкальному циклу.

– Ты особого внимания на ее слова не обращай. Она педагог хороший и человек, – Варшавский почесал нос, – неплохой, но специфический. И лучше с ней… вообще-то лучше поменьше с ней общаться.

Варшавский подслеповато глянул на стол и сбросил пепел туда, где, по его мнению, должна была находиться пепельница. Ее там не было, но Митя решил пока не перебивать своего руководителя.

Находясь в кабинете, Варшавский курил постоянно, и Митя тоже перестал выходить на перекур. Да и смысла не было: за двадцать семь лет, которые Исаак Нахимович провел в своем кабинете, выветрить из него запах курева было уже невозможно.

Старый директор снова стряхнул пепел на стол – вернее, на один из листков. Бумага не обладала Митиным терпением и начала тлеть. Неожиданно на ней появилось быстро темнеющее пятно с искрящейся бахромой и, как лишай, стало медленно расползаться по желтому листу.

– И вот еще что, – начал было Варшавский, затянувшись.

– Исаак Нахимович, горим… – негромко сказал Митя, показывая глазами на бумаги, оказавшиеся под сброшенным пеплом.

– Да нет, до этого-то пока далеко, – возразил Варшавский и тут же обжегся рукой о вырвавшийся из бумаг язычок пламени.

Митя схватил стоявший неподалеку электрочайник и плеснул на пламя водой.

– Совсем плохой стал, – посетовал Варшавский. – Я-то думал, пепельница здесь…

– Ничего, Исаак Нахимович. Бумаги вот только… Что-то важное, может?

– Да нет, не страшно, что тут? – Исаак Нахимович наконец нашел пепельницу и затушил сигарету. Митя собрал пепел и обгоревшие мокрые листы, отправил их в мусорное ведро и направился к окну: в кабинете стоял специфический запах сгоревшей бумаги.

– Самое важное сейчас, Митя, это те бумаги, которых пока нет, а они нужны.

– В каком смысле? – не понял Вихров.

– Сейчас-то конец учебного года, летние каникулы скоро. Но ты имей в виду: на следующий год тебе в первую очередь нужно сделать обследование здания.

– Почему, Исаак Нахимович?

– Давно пора уже… Я сам сделать хотел, но не успел, вот… Мало ли что со зданием может произойти. Дети тут. Дом без капремонта стоит уже бог его знает сколько времени.

Каникулы вскоре, действительно, начались. Митя с некоторым удивлением отметил про себя, что это первые каникулы в его жизни, которые он проводит в качестве директора, а не как ученик или преподаватель: как-то ему непривычно было ходить на работу – каникулы же!

Наступил новый учебный год. А в конце сентября пришло печальное известие: на семьдесят девятом году жизни скончался Исаак Нахимович Варшавский. Об этом Вихрову по телефону сообщила завуч Шуховки. Они вспомнили, какого он года рождения, как он еще недавно ходил в школу, его болезнь… Потом обсудили все, что необходимо в такой ситуации: организация похорон, прощание, поминки.

Исаак Нахимович Варшавский

Повесив трубку, Митя опустился на табуретку на своей кухне и подумал о Варшавском, курящем сигареты «Дымок» и поджигающем кипу бумаг на письменном столе… Он закрыл лицо руками, его переполняла печаль.

Таких, как Варшавский, ученики помнят долго и приходят иногда повидаться. Такие, как Исаак Нахимович, появляются иногда в критический момент жизни ученика и помогают найти и принять верное решение.

Но теперь рассчитывать на это Вихров уже не мог – он оказался единственным директором школы, и все решения предстояло принимать в одиночку.