— Да по-разному называли, — ответил экскурсовод. — Кто на немецкий лад — «Фурманный». Кто сразу переводил как «Извозчичий». Кто определял его как «Трубный». Все названия давал большой двор извозчиков, что стоял в начале переулка.

— А трубы здесь при чём?

— На том дворе стояли пожарные повозки с трубами и заливными насосами. Поэтому и называли «Трубным».

— Понятно. Только непонятно, что мы здесь делаем.

— Как что? — вновь ухмыльнулся лицеист-всезнайка. — Производим предварительное знакомство с главным героем.

И он небрежно указал рукой за спину троицы.

Путешественники резко обернулись в сторону открытого портала, вмонтированного в стену дома, и замерли. Рядом с проходом в их базовый мир на низком выступе, типа бордюра или слегка выступающего фундамента деревянного строения (Дима не знал, как эта часть архитектуры называется), сидел рыжий, коротко стриженный мальчик с зачёсанной набок чёлкой. Никаких кудрей. Никакой африканности.

Не знай они заранее, к кому идут в гости, ни в жизнь бы не догадались, что это Александр Сергеевич в детстве. Ну вот ни капли сходства с общепринятыми клише.

Пухлый, изрядно перекормленный ребёнок с отчётливым двойным подбородком, дородными щеками и надутыми губками чем-то напоминал современную жертву фастфуда. Несмотря на летнюю жару, он был одет в плотный костюм, штанишки ниже колен, одетые поверх толстых чулок. На ногах чуть ли не зимние ботинки. Почти берцы.

Мальчик то ли запрел от жары, то ли флегма было его второе имя. Сложив ручки на коленки, он застывшей статуей уставился в одну точку, всем видом напоминая интернетного Ждуна. По крайней мере, выглядел заторможенным.

Трое учеников неординарной школы Разума, не сговариваясь, принялись озираться по сторонам. Картинка даже для их общества будущего, тронувшегося здравым рассудком на экспериментальных воспитательных инновациях, выглядела вызывающе. Ребёнок, от силы годика четыре-пять, сидел один-одинёшенек посреди улицы, без какого-либо присмотра, брошенный на произвол судьбы. А по виду малыш явно не был самостоятелен до такой степени.

— И что он тут делает один? Он что, потерялся? — первой встрепенулась Вера, напрочь забыв о виртуальности мира и искусственности всего происходящего.

— Потерялся, — подтвердил экскурсовод, развеселившийся по непонятной причине. — Как есть потерялся. Да вы включите демонстрацию. Чего гадать?

Включили. Отошли на середину улицы, встав рядком вдоль дороги, и принялись пристально изучать флегматичного мальчика. Через несколько секунд до него добралась кавалькада тётушек с прислугой. Подошли. Встали как вкопанные и несколько долгих секунд с удивлением рассматривали ребёнка, старающегося, кажется, выглядеть как можно незаметнее.

— Это же внучок Марии, — наконец сказала одна другой. — Что он здесь делает?

— Да, — в растерянности ответила другая и тут же поинтересовалась: — Сашенька, ты почему здесь сидишь один?

Мальчик, поднявший печальные серые глазки, ещё как только дамы подошли к нему вплотную, промолчал, не меняя флегматичного выражения на пухлом личике. Словно он их не понимал.

— Alexander, que fais-tu ici? Tu es perdu? — неожиданно спросила первая, судя по выговору, перейдя на французский.

— Oui, — тихо ответил мальчик.

— Стоп, — скомандовал Дима, отматывая клип назад на начало диалога, скороговоркой прошептав код-фразу для понимания французского языка, и вновь запустив, синхронно перевёл для остальных: — Александр, что ты здесь делаешь? Ты потерялся? Да.

Дамы продолжили диалог, только уже между собой.

— Ребёнок что, не говорит по-русски? — с неподдельным изумлением спросила вторая.

— Наденька, ну ты же знаешь этих Пушкиных, — брезгливо ответила первая. — Нынешняя молодёжь на этой Франции буквально свихнулась, прости Господи.

Тётушка ускоренно перекрестилась. Её примеру последовала вторая.

Тут неожиданно, прямо сквозь наблюдателей из будущего, выскочила женщина лет тридцати, по одеянию из крепостных.

— Господи, Александр, — запричитала она, подскакивая к мальчику и сгребая его в охапку, — куда ж ты убежал. Я уж с ног сбилась, тебя разыскивая.

Почтенные дамы в раздражении принялись обмахиваться веерами, мигом сделав недовольные лица, одним видом упрекая нерасторопную няньку в недопустимости произошедшего. Та с мальчиком на руках, больше похожим на безвольную тряпичную куклу, беспрестанно кланяясь, пятилась от них подальше. Она как заведённая выпрашивала у высокородной парочки прощения на разные лады. И только отойдя метров на десять, развернулась и быстрым шагом понесла найдёныша вверх по улице.

— Безобразие, — наконец возмутилась первая, продолжая сверлить негодующим взглядом уходящую женщину. — Я сегодня же отпишусь Марии.

Клип остановился. Это сделал Кон. Он вышел вперёд, встав между учениками и почтенными дамами, замершими возле стены дома, и с хитрой улыбкой уставился почему-то на Диму. Последний, посчитав этот «финт ушами» за приглашение к диалогу, начал его, не задумываясь:

— Сколько ему здесь лет?

— Пять.

— И в пять лет он ещё не знал русского языка?

— Знал отдельные слова, но практически не говорил.

— Вот тебе и светоч русской словесности, — неожиданно вклинилась в их диалог Вера с круглыми от удивления глазами.

— Но почему? — не унимался Дима.

— В доме Пушкиных было принято говорить исключительно по-французски. Родители даже между собой общались на этом языке. Гувернёры и гувернантки вообще чистокровные лягушатники. Как у вас принято называть — гастарбайтеры. В это время в Российскую империю многие малоимущие европейцы ехали на заработок. На них был большой спрос. Платили прилично. Можно было за несколько лет скопить неплохое состояние. А кое-кому удавалось даже приобрести светское положение.

— Но ведь няня у него русская, — неожиданно подала голос Танечка, указывая на спину женщины, из-за плеча которой выглядывала пухлая мордашка рыжего мальчика. — Это же Арина Родионовна. Я правильно поняла?

— Неправильно, — отрицательно покачал головой Кон. — Кормилицу и няню Саши звали Улиана. А Арина Родионовна была кормилицей и няней Ольги, его старшей сестры. Вот только по указанию хозяйки дома Надежды Осиповны няньки сами были вынуждены общаться по-французски или молчать. За разговоры на русском прислуга наказывалась.

— Мама — яжмать? — криво улыбнувшись, поинтересовался Дима у искусственного Разума.

— Ярчайший представитель, — отзеркалил ему улыбку Кон.

— Мальчики, вы о чём? — влезла Вера, изобразив на лице непонимание их пикировки.

— Да не бери в голову, — отмахнулся Дима. — Это мы о своём, о пацанском.

— Дима, — насела брюнетка, одной интонацией высказывая требование дать немедленное объяснение, — здесь и без ваших заговоров, похоже, придётся забыть всё, чему учили в школе. Не усугубляй.

Молодой человек тяжело вздохнул, но пояснил:

— Яжмать — один из самых распространённых женских архетипов современного общества. В муже мужчину не видит и видеть не желает. Относится к нему, как и ко всем домашним: сверхконтроль, бесконечная ничем не мотивированная ревность. В конечном итоге семейные отношения сводятся к: «Ты скотина неблагодарная». Да «Я на тебя свою молодость угробила» и так далее по списку. В семье стремится во что бы то ни стало удерживать абсолютную и безоговорочную власть. Командовать детьми, мужем и всеми домашними животными. Ну, в нашем случае — всей прислугой. Любое неповиновение наказуемо скандалом, демонстративно надутым видом и «Я с тобой больше не разговариваю». Обожает всех поучать жизни, искренне полагая, что лучше знает, у кого какая жизнь должна быть. Её кредо — чувство собственной важности. Завистлива. Очень обижается, если обделяют вниманием. Абсолютно не терпит критики. Никакой. Зато на лесть, даже откровенно неприкрытую и насквозь лживую, ведётся на раз. Удовлетворены?

Девочки переглянулись и на пару уставились на Кона, как на детектор лжи, требуя подтверждения. Саша-лицеист кивнул, расплываясь в кривой ухмылке.