Бизнес.

Опасный бизнес. Это была часть моей жизни, которая никогда не изменится из-за того, кем и чем я являлся. И хотя я уже потратил время на то, чтобы узаконить большую часть нашей корпорации и улучшить репутацию семьи, все в нашем мире знали, кто мы такие.

Хищники.

Может быть, какая-то значительная часть меня по-прежнему не хотела, чтобы всё было по-другому. Я мог смотреть на себя в зеркало почти каждый день, понимая, что за всей жестокостью и жаждой кровопролития есть свет, тот самый, который увидела София и за который она ухватилась, не позволяя мне и дальше погружаться во тьму.

Рождение дочери увековечило эту потребность, но этого было недостаточно, чтобы избавиться от чувства вины и страданий, которые я терпел молча, не позволяя своей дочери узнать больше о её невероятной матери. Я наблюдал за её поведением с Рэйвен и понял, что моя маленькая девочка готова повзрослеть и уйти из моей жизни. Я гордился ею, мне не терпелось увидеть, как будут крепнуть её отношения с единственной женщиной, которая увидела во мне тот же самый свет.

Я не лгал, когда говорил, что хочу стать лучше. Возможно, не в бизнесе, а в своей способности радоваться жизни, преодолевать стены и смеяться.

Я прошёл сквозь огонь и сделал бы это ещё десять раз, чтобы спасти свою семью. Возможно, пришло время потанцевать в фонтане, посмеяться и насладиться прекрасным днём.

И удивительной женщиной, которая согласилась быть рядом со мной.

Сделка или нет, Рэйвен Картье — моя.

В её глазах я больше не видел страха и тревоги, только восхищение и любовь. Может быть, я всё-таки стал в какой-то мере её героем, её принцем, о котором она мечтала в детстве.

Как бы то ни было, мне нужно было закончить ещё одно дело, в том числе, самое важное из всех.

Исцелить семью.

Я стоял перед домом человека, пытаясь решить, что ему сказать. В третий раз я оглянулся на Рэйвен, которая оставалась во взятой напрокат машине. Она имела полное право видеться со своим отцом, обсуждать их собственную жизнь и прошлое, а также будущее.

Но это я должен сделать сам.

Она кивнула мне, приложив кончики пальцев к лобовому стеклу в знак солидарности, выражая свою поддержку. Чёрт возьми, она и не подозревала, что и мне придала смелости. Я столько времени ненавидел Томаса, страстно желая раздавить его, как букашку, что на это ушли годы моей жизни, исчезая у меня на глазах.

Первые шаги моей дочери.

Первый раз, когда она назвала меня папой.

Её первый фортепианный концерт.

Её первое выступление в балете.

Диснейленд.

Окончание средней школы.

Все эти события были как в тумане, потому что меня переполняла ненависть.

Это закончится сегодня.

Остались некоторые раны, которые невозможно было полностью залечить. Скорее всего, мы больше никогда не будем близки и не будем делиться всем, от историй о девочках до распития холодного пива. Но мы больше не будем врагами.

Простить и забыть?

Это невозможно.

По крайней мере, то, что касается забытья.

Я поколебался ещё минуту, прежде чем постучать в дверь, и отступил на шаг, ожидая, что кто-нибудь позволит мне войти. Мы приехали без предупреждения, хотя Рэйвен уже успела коротко поговорить по телефону со своим отцом. Однако он нас не ждал, и, честно говоря, я рассматривал возможность того, что он не пустит меня в свой дом.

Закрыв глаза, я погрузился в воспоминания. По крайней мере, на этот раз они были хорошими, наполненными смехом, и таких моментов было много, прежде чем всё пошло прахом.

Когда дверь открылась, я глубоко вздохнул, оказавшись лицом к лицу со своим заклятым врагом.

Мы с Томасом уставились друг на друга, думаю, мы оба пытались понять, когда в последний раз были так близко друг к другу. Он выдохнул и посмотрел в сторону машины, на его лице не было удивления.

— Я ждал тебя. Пожалуйста. Входи.

Томас отступил назад, открывая дверь шире. За прошедшие годы он сильно изменился, настолько постарел, что я был удивлён. Но в основном он выглядел усталым, подавленным, как будто годы наложили на него совершенно другой, но не менее разрушительный отпечаток.

Он пытался по-своему защитить единственную семью, которую он когда-либо по-настоящему знал, но в то же время был полон решимости держаться на расстоянии. Меня не интересовали его причины, только то, что он оставался верным настолько, насколько это было возможно. Или настолько, насколько позволяла его поврежденная психика.

Кто я такой, чтобы судить? Я превратился в подобие человека, едва живого.

Закрыв за нами дверь, он медленно прошёлся по своему красивому, но скромному дому, сохраняя тишину. Я был поражён тем, насколько тихо было в его доме, только тихое тиканье часов где-то выдавало, что внутри есть какая-то жизнь.

Он провёл меня в свою гостиную, направляясь прямиком к бару. Хотя было всего два часа дня, я понял, что он ожидал моего визита. Он не торопился, наливая два напитка, два виски. Когда он принёс один мне, черты его лица несколько смягчились.

Я принял этот жест, так же странно, как и он, лишившись дара речи.

— Хорошо выглядишь, — наконец сказал он.

— Ты тоже.

— Никто из нас не умеет лгать.

Я рассмеялся. Это было именно то, что он давным-давно сказал мне, когда пытался научить меня, как стать лучшим лжецом. Он научил меня, как эффективно можно использовать нечитаемое выражение лица, что я делал бесчисленное количество раз в своей деловой жизни. Было очевидно, что я делал это и в личной жизни.

— Годы были тяжёлыми.

— Знаю, — сказал Томас. — Сочувствую из-за Софии. У меня так и не было возможности сказать тебе об этом. Как Зои?

— Она потрясающая. У меня потрясающая дочь, которая вот-вот отправится в университет. И я в ужасе.

Теперь мы смеялись вместе, его глаза затуманились.

— Я чувствовал себя точно так же с Рэйвен. Я хотел, чтобы она звонила мне каждый день, но никогда не говорил ей об этом. Она знала меня только как строгого отца, который никогда не позволял ей развлекаться.

— Мы должны быть такими, этого требует наша профессия.

— Ты когда-нибудь задумывался, каково было бы родиться в нормальной семье?

Его вопрос был из тех, о которых я часто думал в детстве. Сейчас же? Я пришёл к важному осознанию.

— Твоя дочь помогла мне понять, что семья — это самое важное, что есть на свете. Никакие деньги или другие вещи не сравнятся со временем, проведённым вместе, и смехом, — я отвёл взгляд, размышляя о её списке забавных вещей. Я хотел испытать каждую из них.

— Разве не удивительно, насколько наши дети могут быть умнее нас? — он поднял свой бокал. — За наших детей. Пусть они не станут такими же тупицами, как мы.

Мы чокнулись бокалами и впервые за долгое время по-настоящему посмотрели друг другу в глаза.

— Я скучал по тебе, брат. Не буду врать, что желал тебе смерти, но я скучал по тому, что у нас было.

— Я был потерян, Арман. Мне нужно было обвинить весь мир во всём, что со мной случилось. Я был слишком подавлен, чтобы понять, насколько важны были ты и твоя семья, особенно папаша. Как у него дела?

— Всё ещё расстроен из-за тебя, и ненавидит пенсию.

Он усмехнулся, покачав головой.

— Я потрясён, что он позволил тебе встать у руля.

— Скорее, заставил.

— Я, знаешь ли, не терял вас из виду, ребята.

— Трэвис упомянул об этом.

Он казался несколько удивлённым.

— Трэвис хороший человек, по большей части. Он помог мне найти другой путь.

— Пока его не завлекли в ту же тьму, из которой мы оба постоянно пытались выбраться.

— Это часть нас, Арман. Мы не можем убежать от того, кем были наши отцы, а я думал, что именно это я и делаю.

— Нет, мы не можем убежать. Но, принимать наше наследие, это не значит, что мы должны соблюдать те же правила.

— Ты прав насчёт этого. — Некоторое время мы сидели молча, но напряжение постепенно спадало. — Итак, ты женишься на моей дочери.