— Тогда что ты собираешься делать?

— Понятия не имею, друг мой, — я рассмеялся, к концу смех стал горьким.

Он усмехнулся и свернул на пристань для яхт.

— Тебе понравилась эта девушка. Даже больше, чем я подумал изначально.

— Которой больше нет места в моём мире. Ты должен это понимать.

Мэддокс был моим шафером на моей первой свадьбе. Он нёс гроб на похоронах Софии. И он выслушивал мои пьяные приступы вины и печали, а также мои жестокие тирады после этого, моя потребность в насилии возрастала до такой степени, что выходила из-под контроля. Он был единственным человеком, способным донести до меня, что мне нужно сосредоточиться на Зои и её благополучии. Моей маленькой девочке было всего четыре года, когда умерла её мать.

Он также убедил меня, что месть не всегда является лучшим вариантом, но теперь, могу поклясться, что боги или сам дьявол протягивали мне оливковую ветвь, от которой я не мог отказаться.

Я больше не был уверен, что совет Мэддокса был правильным, поскольку старые раны вновь проявились через час после того, как я отослал Рэйвен. Они за короткое время воспалились, моё стремление отомстить стало сильнее, чем раньше. Вот почему он настоял на оказании помощи в борьбе с Грейсоном. Он знал, что я слечу с катушек, заливая кровью и без того мутные воды Мексиканского залива, учитывая время года.

Здесь я был настроен философски, что тоже не самая сильная моя сторона.

— А как насчёт любви, mon ami (прим. — фр. [мон ами] — мой друг)?

Когда он обращался ко мне по-французски, который не являлся его родным языком, это означало, что он беспокоился о моём психическом благополучии.

— Я не способен любить, за исключением Зои, конечно.

— Что? Ты не любишь moi (прим. — фр. [муа] — меня)?

Я бросил на него взгляд, посмеиваясь себе под нос.

— Ты слишком большой засранец. Любви нет и в помине, Мэддокс. Больше нет. Слабость слишком велика, слишком притягательна для тех, кто грызёт удила, чтобы затащить меня, брыкающегося и кричащего, прямиком в ад. Я бы никого больше не поставил в такое положение.

— Это означает, что ты проживёшь очень мрачную жизнь, мой друг. Могу сказать, что София не хотела бы, чтобы ты так жил.

— София мертва из-за меня, Мэддокс.

— Не из-за тебя. Другой человек лишил её жизни.

— Ага, хорошо, скажи это Зои. Разве ты не помнишь, как она плакала месяцами, как её мучили кошмары? Всё, что она могла делать, это попросить о своей маме, которую я не мог ей предоставить. Теперь я подумываю о том, чтобы ввести в её мир другую женщину? Это нечестно.

— Для кого? Она больше не ребёнок. Доверься ей. Она видела твои страдания. Она говорила со мной об этом.

Я повернул голову, готовый ударить его по лицу. И почему? Потому что моя дочь доверилась ему, а не собственному отцу.

— Сейчас просто неподходящее время.

— Подходящего времени никогда не будет. Возможно, боги посылают тебе сообщение.

— Или издеваются надо мной.

— Как я и сказал, — прорычал Мэддокс. — Ты будешь жить и умрёшь одиноким стариком в прекрасном доме со всеми доступными игрушками в мире. И ты никогда не будешь счастлив.

Когда он заехал на парковку, я, наконец-то, схватил чашку кофе, которую оставил нетронутой. Мне было наплевать, что было только начало восьмого утра. Мысль о добавлении виски в крепкий колумбийский купаж пришла мне в голову не первый раз. Жаль, что я не держал фляжку во внедорожнике.

— Значит, так тому и быть.

— В чём разница между женитьбой по любви и по договорённости? — спросил он, втискивая пуленепробиваемый автомобиль в огромное пространство. Тот факт, что сразу после трагедии я проверил каждую машину в моём гараже, состоящем из восьми транспортных средств, был напоминанием о том, что жизнь драгоценна, а эмоции — мишень.

— Во всём.

— Это не ответ, и ты это знаешь.

Он заглушил двигатель, но мы оба остались на своих местах. Обычно мне было наплевать на то, чтобы оборвать чью-то жизнь, но в этот раз это вызывало у меня сложности, может быть, потому, что я позволил Грейсону вступить в первый круг моих друзей.

Этого никогда не случалось.

Когда пассажирское стекло опустилось на пару дюймов для дополнительного притока воздуха, я смог уловить запах океана. Никогда не мог оценить солёное море, даже в детстве. Для меня вода источала запах смерти и разложения. Может быть, потому, что за эти годы я стал свидетелем слишком многих ликвидаций, которые были придуманы моим отцом для обозначения уничтожения врагов. Это был первый раз, когда я принял решение использовать океан в качестве места захоронения, вероятно, потому, что в самых темных глубинах уже было похоронено слишком много мёртвых тел.

— Это единственный ответ, который у меня есть на данный момент.

Он отстегнул ремень безопасности, собираясь выйти из машины, когда бросил на меня ещё один взгляд. Этот человек планирует «разобраться» со мной, что, как он знает, я ненавижу.

— Уверен, что не хочешь, чтобы я позаботился об этом?

— Грейсон здесь?

— Да. Я попросил Лэндри привести его вчера вечером. Не думаю, что ты сегодня в настроении заниматься делами. Почему бы не пригласить Зои пообедать?

Я отстегнул ремень, подняв брови и взглянув на него.

— Во-первых, она в школе до половины третьего, а урок игры на фортепиано у неё в три пятнадцать. И, во-вторых, я стал бы дерьмовой компанией для кого угодно.

— Включая меня, — сказал Мэддокс, смеясь. — Хочешь выпить сегодня вечером?

— Да, хочу.

Прошло пару месяцев с тех пор, как мы в последний раз выпивали вместе, за исключением деловых мероприятий, которые в последнее время случались слишком часто. Я бы никогда не поверил, что моя попытка стать законопослушным гражданином приведёт к посещению гуманитарных и политических мероприятий. Неудивительно, что папа не думал об этом до того, как я взял бразды правления в свои руки.

Сегодня я накручивал себя больше обычного. Когда я вылез из машины, мне пришлось глубоко вдохнуть. Даже в разгар зимы, из-за влажности, в округе всегда воняло. Я услышал крики чаек в нескольких ярдах от себя и застегнул куртку. У меня на борту было всё необходимое на случай, если ситуация с Грейсоном потребует более жестокой тактики, чтобы заставить его заговорить.

Мэддокс стоял сбоку от меня с чашкой кофе в руке.

— Ты пристрастился к кофеину. Знаешь об этом? — спросил я его, пока мы направлялись в доки.

— А ещё к виски, вину и вертихвосткам. Три буквы «В», мой друг. Тебе стоит как-нибудь попробовать. Может, ты станешь менее сварливым.

— Ты правда умеешь обращаться с женщинами.

— Это искусство — заботиться о прекрасных созданиях. — Он сделал последний глоток из кружки, раздавив её пальцами. — Дай знать, если тебе понадобятся какие-нибудь советы.

— Грёбаный мудак.

Смеясь, он с размаху швырнул стаканчик в ближайшую мусорную корзину, стоявшую в десяти футах от него, ведя себя так, словно он звёздный баскетболист. Когда он попал цель, он улюлюкал, сотрясая воздух кулаком. В душе этот парень оставался ребёнком. По крайней мере, внешне. Но я знал тьму, окутывающую его сердце и душу, боль, с которой он жил каждый день.

Одна из причин, по которой мы поладили, заключалась в том, что мы были сделаны из одного теста, некоторые из наших детских переживаний были тем, из чего делались ночные кошмары других людей. Он также заполнил пустоту, оставленную Томасом Картье, которую было трудно заполнить.

— Хочешь узнать кое-что забавное? — спросил я, когда мы ступили на деревянные доски.

— Конечно. Почему, чёрт возьми, нет?

— Рэйвен была чертовски раздражена тем, что я ударил тебя в челюсть. Не тем, что я заказал убийство человека или что я мафиози. Она назвала меня монстром за то, что я нанёс тебе сильный удар.

Он резко остановился, засунув руки в карманы куртки.

— Мне нравится эта девушка, а ведь я её даже не знаю.

— Тебе бы она понравилась, придурок. Но прикоснись к ней, и ты умрёшь.