Я никогда не получу того, чего хотела. У меня никогда не будет мужа, который любит меня, который желает меня, который дарит мне страсть и романтику, и все те фантазии, которые у меня когда-то были. Лучшее, на что я могу надеяться, это семья. И даже тогда Сальваторе не раз говорил, что не видит себя частью этой семьи. Не со мной. Потому что он не может позволить себе относиться ко мне так, как должен относиться муж к своей жене. И, честно говоря, это несправедливо по отношению к нам обоим.

Но он сам вырыл себе могилу, и теперь мне придется лечь в нее вместе с ним.

Я закрываю лицо руками, и рыдания вырываются из меня. Я никогда не ожидала, что потеря девственности будет ощущаться так. Я чувствую себя ограбленной, как и в ту первую ночь, лишенной страстной брачной ночи, лишенной брака, который я планировала, лишенной любви, надежды, секса и всего того, что, как я думала, я получу от брака, который устроил для меня мой отец. А Сальваторе даже не пытается дать мне то, что забрал себе. Я больше не могу поверить, что он взял меня из похоти, потому что, если бы это было так, он должен был бы овладевать мной каждую ночь. Если бы это было так, он не должен был бы контролировать себя, пока я лежала в нашей постели, обнаженная и стонала для него.

Он ведет себя так, будто это рутинная работа, и теперь я действительно верю, что для него это рутинная работа. Мне больно, как никогда, осознавать, что я всего лишь обуза. Обязанность. Я могла бы ненавидеть его за то, что он вожделеет меня, крадет меня, но это лишь заставляет меня чувствовать себя раздавленной. Безнадежной. Это то, что я не могу исправить. То, что не исправить ничем, что я могу придумать.

Эмоции захлестывают меня, как прилив, когда я сижу и плачу. Злость и обида завязываются узлами в моем животе, и я жалею, что вообще пыталась понять его. Все, чего я хотела, это удовольствия и ласки, а он не может дать мне ни того, ни другого. Все, что он может дать мне, это попытки избаловать меня и неясные попытки встретить меня на полпути в разговоре.

Ничего из того, что мне действительно нужно.

Я слышу, как открывается дверь, но отказываюсь поднимать глаза. Даже когда Сальваторе произносит мое имя, я продолжаю смотреть на палубу, вытирая опухшие глаза.

— Джиа. — Он повторяет мое имя, в его тоне больше усталости, чем чего-либо еще. Я позволяю себе поднять глаза, чтобы увидеть, что он надел треники и футболку, как будто прикрытие поможет. Как будто сейчас хоть что-то может помочь. — Что происходит?

Я качаю головой и снова провожу руками по лицу.

— Ты не поймешь.

— Попробуй. — В голосе Сальваторе звучат напряженные нотки. — Сейчас мы живем в одном доме, Джиа. Когда мы вернемся домой, мы будем продолжать жить в одной спальне. Даже особняк недостаточно велик для всего этого, если ты так рыдаешь. Скажи мне, что не так.

— Я чувствую… — Я даже не знаю, как начать объяснять, что я чувствую. И не знаю, хочу ли я этого. Но мысль о том, чтобы запереть это в бутылке и отказаться говорить вообще, кажется не менее ужасной. — Я чувствую себя нежеланной. С разбитым сердцем. Разочарованной. Злой… — Я прикусила губу. — Ты забрал у меня все, что я хотела. И ничего из этого не вернешь. Я даже не могу нормально заниматься сексом со своим мужем. Я не могу узнать, каково это — быть настоящей женой, когда дело доходит до этого. Все, что я получаю, это… — Я махнула рукой в сторону спальни. — Может, я и не все знаю, и многое из этого я почерпнула из книг, но я знаю, что все должно быть лучше, чем это!

Я вызывающе поднимаю голову и смотрю на него.

— Я знаю, по крайней мере, столько, — упрямо повторяю я, и Сальваторе вздыхает.

— Любое желание, которое я могу испытывать к тебе, неправильно, Джиа. Ты моя крестница. Ты была доверена мне. Я женился на тебе, чтобы оправдать это доверие, выполнить эту обязанность, а не для того, чтобы обладать тобой ради своих эгоистичных желаний. Если я захочу тебя, если я позволю себе делать с тобой то, о чем ты просишь, если я действительно буду относиться к тебе как к жене во всех отношениях, это будет злоупотреблением доверием. Я должен заботиться о тебе, а не…

— Не трахать меня? — Я слышу горечь в собственном голосе.

— Ты права, в том, что мы обязаны сделать наследника, — продолжает Сальваторе, как будто я и не говорила. — Если повезет, ты забеременеешь уже сегодня, и мне больше не придется прикасаться к тебе. У тебя будет ребенок, которого ты хочешь, а у меня — наследник, который мне нужен.

Каждое слово словно пощечина. Я поднимаюсь на ноги, все слезы забыты в порыве гнева, который я испытываю из-за того, как легко он отвергает мои желания, мои потребности.

— И это все? Ты решаешь жениться на мне, ты решаешь, где мне жить, ты решаешь, когда мне заниматься сексом, ты решаешь, какое удовольствие я получу от этого, ты решаешь, ты решаешь! — Кричу я ему в лицо. — И что ты собираешься делать? Пойдешь и трахнешь кого хочешь, когда возбудишься, чтобы притвориться благородным человеком, который не ложится в постель со своей женой? Только потому, что когда-то давно у тебя была совсем другая роль в моей жизни? И не надо бросать мне в лицо это дерьмо про крестного отца, это всего лишь титул. Но ты должен это понимать, раз уж ты, похоже, так охрененно зациклился на том, чтобы и муж был всего лишь титулом!

— Джиа… — В голосе Сальваторе прозвучала нотка предупреждения, но я ее проигнорировала. Я не в настроении слушать нотации, не в настроении, чтобы мне говорили успокоиться.

— Ты не станешь благороднее, если будешь изменять своей жене вместо того, чтобы трахать ее только потому, что чувствуешь вину за то, что хочешь меня! — Я бросаю простыню на палубу, и она оседает вокруг моих ног, пока я стою перед ним голая, под лунным светом, такая же голая, как и раньше под ним. — Это и есть твое определение хорошего мужчины? Тот, кто неверен?

— Ради всего святого, Джиа! — Сальваторе хватает меня за руку, чуть более грубо, чем обычно, и тянет обратно на виллу. — Прекрати! Ты позволяешь своим эмоциям брать верх над тобой, вместо того чтобы думать. Ты ведешь себя как ребенок.

— Ну, ты женился на восемнадцатилетней, так чего же ты, блядь, ожидал? — Кричу я ему, дрожа от ярости, уже не заботясь о том, что я голая, а он одет. Его лицо раскраснелось от гнева, и я вижу, как сильно бьется его пульс в горле.

— Я никогда не говорил, что собираюсь тебе изменять. — Его голос глубокий и грубый, почти такой же злой, как мой, но меня это не волнует. Я изо всех сил стараюсь не обращать внимания на дрожь, которая пробегает по позвоночнику при его звуке, на темный взгляд его глаз. — Я вообще ничего об этом не говорил.

— И что? Ты собираешься держать обет безбрачия до конца своих дней?

В тот момент, когда я бросаю этот вопрос ему в лицо, я вижу, что он не подумал о последствиях женитьбы на женщине, которую он не может заставить себя трахнуть. Я вижу мелькнувшую неуверенность, осознание того, что остаток его жизни, это долгий срок для холодной постели. И тут я понимаю, что верный муж, это еще одна вещь, которую у меня украдут.

— Я добавлю это в список, — процедила я сквозь зубы. — Брак, которого я не хотела. Муж, который не трахает меня так, как я того заслуживаю. Дом, в котором я не просила жить, и из которого я не могу уйти, когда захочу. Ребенок, которого мне так нехотя отдадут, в конце концов, и которому ты не хочешь быть отцом, потому что я — его мать. А теперь еще и неверный муж в придачу.

— Ты действительно думаешь, что Петр был бы тебе верен? — Голос Сальваторе повышается, его собственный гнев выплескивается через край. — Думаешь, он не мочил свой член каждую ночь, пока вы были помолвлены? Что он держал бы штаны застегнутыми, если бы не трахал именно тебя? Ты еще более наивна, чем я думал, если действительно в это веришь, Джиа. А что касается остального… — Он сердито покачал головой. — Петр не собирался души не чаять в твоих детях. Он не собирался играть в обожаемого мужа. Он собирался использовать тебя, запереть в доме и превратить твою жизнь в ад, при этом делая вид, что выполняет соглашение, заключенное с твоим отцом. И ты можешь верить мне или нет, но, ради всего святого, перестань притворяться, что я лишил тебя какой-то гребаной сказки!