Через минуту-другую мистер Мэйдиг вернулся. Походка его была легкой, лицо сияло.

– Невероятно! – воскликнул он. – И трогательно! Необычайно трогательно! – Он принялся вышагивать взад-вперед по ковру перед камином. – Раскаяние… самое что ни на есть трогательное раскаяние… сквозь щель в двери! Бедняжка! Просто поразительная перемена! Она проснулась. Должно быть, сразу проснулась. Она поднялась с постели, чтобы разбить бутылку бренди, припрятанную у нее в сундучке. И чтобы покаяться в этом!.. Но это дает нам… это открывает… поистине ошеломительные перспективы! Если уж нам удалось совершить такую чудесную перемену в ней…

– Перспективы, похоже, безграничные, – согласился мистер Фотерингей. – Вот и насчет мистера Уинча…

– Совершенно безграничные, – подтвердил мистер Мэйдиг. Отмахнувшись от затруднения с Уинчем, он продолжил расхаживать по ковру и развернул перед гостем череду удивительных планов, которые один за другим рождались у него в голове.

Каковы были эти планы, не имеет отношения к сути нашего рассказа. Достаточно сказать, что они были продиктованы духом бесконечного человеколюбия – того человеколюбия, которое принято называть послеобеденным, – и что вопрос с Уинчем так и остался нерешенным. Нет необходимости рассказывать и о том, в какой мере эти планы осуществились. Заметим только, что произошли удивительные перемены. С наступлением ночи мистер Мэйдиг и мистер Фотерингей сновали в свете луны по промозглой рыночной площади, пребывая в каком-то экстазе чудотворства: первый все время оживленно жестикулировал, а второй – приземистый и взъерошенный – уже не стеснялся своего величия. Они наставили на путь истинный всех пьяниц в своем избирательном округе, превратили все пиво и другие спиртные напитки в воду (в этом вопросе мистер Мэйдиг взял верх над мистером Фотерингеем); потом они значительно улучшили местное железнодорожное сообщение, осушили Флиндерово болото, облагородили почву на холме Одинокого Дерева, вывели бородавку у викария, после чего отправились посмотреть, что можно сделать с поврежденной опорой Южного моста.

– Завтра, – произнес, задыхаясь, мистер Мэйдиг, – этот город преобразится! Нас ждут всеобщее удивление и благодарность!

В это мгновение церковные часы пробили три.

– Однако! – воскликнул мистер Фотерингей. – Уже три часа ночи! Мне пора домой. В восемь утра я должен быть на службе. И, кроме того, миссис Уиммс…

– Да ведь мы только начинаем, – возразил мистер Мэйдиг, упиваясь сладким чувством безграничного могущества. – Только начинаем! Подумайте, сколько добрых дел мы еще совершим! Когда люди проснутся…

– Но… – начал мистер Фотерингей.

Внезапно мистер Мэйдиг с лихорадочным огнем в глазах схватил чудотворца за руку.

– Дружище! – вскричал он. – Вам незачем торопиться! Взгляните! – И он указал на луну, стоявшую в зените. – Иисус Навин![110]

– Иисус Навин? – переспросил мистер Фотерингей.

– Иисус Навин, – повторил мистер Мэйдиг. – Почему нет? Остановите ее.

Мистер Фотерингей посмотрел на луну.

– Немного высоковато, – проговорил он, помолчав.

– И что с того? – возразил мистер Мэйдиг. – Конечно, она не остановится. Остановите вращение Земли, понимаете? Тогда и время остановится. Этим мы никому не причиним вреда.

– Гм! – сказал мистер Фотерингей. – Хорошо, – вздохнул он, – я попробую. Вот, смотрите!..

Застегнувшись на все пуговицы и придав голосу всю уверенность, на какую только был способен, он приказал многонаселенному земному шару:

– А ну, перестань вращаться! Слышишь?

В следующее мгновение мистер Фотерингей уже летел вверх тормашками со скоростью десятков миль в минуту. Каждый миг он описывал в воздухе бесчисленные круги, однако не переставал размышлять; ибо мысль – удивительная вещь: порой она медлительна и тягуча, как смола, а порой мчится с быстротой молнии. Ему хватило одной секунды, чтобы мысленно пожелать: «Пусть я опущусь на землю целым и невредимым. Что бы ни случилось, пусть я опущусь на землю целым и невредимым».

Он пожелал этого как нельзя более вовремя, ибо его одежда, нагревшись от быстрого трения о воздух, уже начала опаляться. Стремительно, но без каких-либо повреждений он врезался в кучу свежевспаханной земли. Гигантская масса металла и каменной кладки, очень похожая на часовую башню, что стояла посреди рыночной площади, рухнула на землю возле него, отскочила и, как взорвавшаяся бомба, разлетелась на обломки породы, кирпичи и куски цемента. Корова, летевшая подобно снаряду, столкнулась с одной из каменных глыб и разбилась всмятку. Раздался грохот, в сравнении с которым все, что мистер Фотерингей слышал прежде, казалось шелестом падающей листвы, а потом последовала череда слабевших от раза к разу раскатов. По всей земле и в небесах бушевал мощный ураган, не позволявший мистеру Фотерингею приподняться и осмотреться окрест. Некоторое время он с трудом переводил дух и был настолько ошеломлен, что не понимал, где находится и что произошло. Первым его побуждением было ощупать голову, дабы убедиться, что он не лишился волос.

– Господи! – выдохнул мистер Фотерингей, еле шевеля губами на ветру. – Я едва не погиб! Что же пошло не так? Буря и гром… а всего минуту назад стояла прекрасная ночь. Это Мэйдиг подбил меня учинить такое. Ну и ветер! Если продолжать чудить таким образом, то беды не миновать… А где Мэйдиг? Какая кутерьма вокруг!

Он огляделся по сторонам, насколько позволяли развевавшиеся полы его пиджака. Зрелище и впрямь было невообразимо странное.

– Ну хоть небо на месте, – произнес мистер Фотерингей. – Но и только. И даже там как будто назревает буря. Но луна по-прежнему в зените. Светло как днем. А вот остальное… Где городок? Где… где всё? И какого черта поднялся этот ветер? Я не вызывал ветер…

Мистер Фотерингей безуспешно попытался подняться на ноги и остался стоять на четвереньках, цепляясь руками за землю. Обратив лицо в подветренную сторону, он обозревал залитый лунным светом мир, и полы пиджака развевались у него над головой.

– Видимо, что-то всерьез разладилось, – предположил мистер Фотерингей. – А что именно – один бог ведает.

Куда ни глянь, в белесой мгле вокруг ничего нельзя было различить сквозь пыльную пелену, которую гнал завывающий ветер, кроме вывороченных пластов почвы и нагромождения развалин, – ни деревьев, ни домов, ни знакомых очертаний – только дикий хаос, в конце концов тонувший в темноте среди вихревых столбов, громов и молний стремительно надвигавшейся бури. Неподалеку в мертвенно-бледном свете вырисовывалось нечто, что прежде, вероятно, было вязом, который, расколовшись от кроны до корней, превратился теперь в груду щепок; за ним из бесформенной массы руин торчали железные балки – судя по всему, остатки бывшего виадука.

Дело в том, что, остановив вращение Земли, мистер Фотерингей не сделал никаких оговорок насчет всевозможных мелких предметов, находившихся на ее поверхности. А Земля вертится с такой быстротой, что ее экватор за час успевает одолеть более тысячи миль, тогда как наши широты – лишь половину этого расстояния. Посему, когда Земля остановилась, и городок, и мистер Мэйдиг, и мистер Фотерингей, и все и вся понеслись вперед со скоростью девять миль в секунду – то есть гораздо стремительнее, чем если бы ими выстрелили из пушки. И в результате все люди, вся живность, все дома, все деревья, весь привычный нам мир, резко придя в движение, разбились вдребезги и были напрочь уничтожены. Вот и все.

Мистер Фотерингей, разумеется, не мог в полной мере постичь происшедшее. Однако он понял, что на этот раз чудо не удалось, и его тотчас охватило глубокое отвращение к любым чудесам. Теперь он пребывал в полном мраке, поскольку тучи сомкнулись, скрыв мелькнувшую на миг луну, а в воздухе, терзаемые духами яростного шквала, метались порывы града. Земля и небо утопали в неистовом реве ветра и воды, и, прикрыв глаза рукой, мистер Фотерингей в свете молнии увидел сквозь пыль и ледяной дождь огромный водяной вал, надвигавшийся прямо на него.