Получив понятный приказ, батюшки воспряли духом, и мы хором помолились за упокой архиепископа.

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

— Унесите тело, — велел я слугам. — Батюшка Исидор, не забудьте пригласить меня на панихиду.

— Слушаюсь, Георгий Александрович, — отвесил поклон митрополит.

Пока нечаянно убиенный мною Павел покидал сцену, я вернулся на свое место:

— Сказано уже много, и продолжать толочь воду в ступе считаю излишним. Я хочу видеть в вас, батюшки, опору мне и всем православным подданным Империи. ВСЕМ ПРАВОСЛАВНЫМ ПОДДАННЫМ, — провел взглядом, ловя взгляды иерархов и с удовлетворением отмечая в них безусловное согласие со всем, что бы я не сказал. — Ежели Церковь развела рынок религиозных услуг, для поддержания формы ей потребны рыночные же механизмы. Сиречь — конкуренция. Прошу вас подготовить прошение на имя Его Величества о введении на всей территории Империи свободы вероисповедания, отмены любых притеснений инородцев и иноверцев. В том числе — отмены черты оседлости. Покуда народ наш с жидами не сталкивается, он не знает, чего от иудеев ждать. Ежели появятся особо громкие да хитрые, на посулы их народ наш поддастся и натворит дел. Пущай привыкает — ежели иудей человек хороший, он нам не навредит. А жидов народ сам к ногтю прижмет, ежели повод давать станут.

Батюшки перекрестились и изобразили на лицах мученическое смирение.

— Далее, — продолжил я. — Наукам да просвещению Церковь наша в меру сил и ныне способствует. Это дело благое, и Империя Церковь в этом поддержит. Указ об установлении жалования преподающим в церковно-приходских школах батюшкам мы с Ее Величеством прорабатываем. Таковых батюшек, как и самих школ, нужно больше. Прошу вас приготовить список соображений о том, чем Империя может вам помочь — рассмотрим и, уверен, отыщем способы даровать народу нашему грамоту да счет ко всеобщей пользе и удовлетворению.

Против этого батюшки не возражали — тут и денежка, и влияние, и почет от благодарных жителей Империи.

— Помимо Святейшего Синода потребно создать Межконфессиональный Совет при Государственном Совете, куда надлежит взять раввинов, имамов, старообрядцев да буддистов. Последних у нас в Империи мало, но мы должны смотреть в будущее. Анафемы со староверов придется снять — с ними я о том також потолкую, заставлю снять первыми, а вы, получается, добром на добро ответите, как и должно православным людям. Теперь поговорим о финансовой политике приходов. Понимаю — воздухом питаться человек не умеет, и без даров нельзя. Предлагаю проработать наделение Русской Православной Церкви за многовековые заслуги перед Империей нашей удельными землями, доходы с которых надлежит пускать на содержание приходов. В числе этих земель будет три больших золотых месторождения, золото с коих целиком будет уходить в церковную казну. Карта последних у меня с собою, — вынув из папки карту, передал ее Победоносцеву. — Погода там суровая, места — безлюдные, а потому надлежит построить монастыри для особо крепких верою или впавших в искушения монахов. Разберетесь, в общем.

Земли и прииски батюшек очень порадовали — а кого бы нет? Напоследок — самое важное:

— Тьма грядет. Не в иудеях она, не в магометанах, не в староверах и даже не в язычниках. Она — в хаосе и беспорядке. Вера — любая вера — она людей к порядку приучает, ибо смиряет животную, богопротивную сторону натуры людской. С хаосом нам бороться и надлежит, а в этом деле лишних союзников быть не может. Закон о запрете оккультизмов и сект будет, а покуда вам надлежит привлечь к помощи фотографов да их аппараты. Аппараты надлежит установить перед входами в известные здания, которыми пользуются оккультисты да сектанты. К фотографам надлежит приставить крепких телом дьяков. Фотографировать всех входящих в здания, невзирая на чины, происхождение и капиталы. Пятнадцать тысяч личных средств на это дело кладу. Полицмейстеров проинструктирую — окажут содействие. Публичные дома не трогать — от безысходности бабы в них собою торговать идут. Покуда Империя не может предложить им альтернативный, праведный способ себя обеспечить, нам с вами придется смириться.

Закрыв папку, я поднялся на ноги:

— Господь, батюшки, у нас один на всех. По образу и подобию он нас создавал, но создавал личинками, установив законы вселенские и даровав свободу воли да разум, дабы мы могли их постичь. Цель человечества — не к жизни загробной готовиться, а дела богоугодные вершить. Наука и прогресс — наше орудие. Распри религиозные — помеха. Подумайте над этим, батюшки. До следующей встречи. Идемте, Лев Николаевич.

И мы с очень довольным увиденным и услышанным Толстым покинули зал.

Взяв направление на покои Императора — обещал же зайти — я указал на оставшуюся за спиною дверь:

— Видели рожи?

— Долгий путь прошли иерархи наши, — спокойно кивнул Толстой. — По головам шли, подсиживали, начальникам угождали. Искреннюю веру сохранить, когда на такую высь взобрался — подвиг духовный, и не каждый на него способен.

— Не столько пастыри, сколько администраторы, — согласился я. — А теперь у уважаемых батюшек выработанная ради карьерного роста корка цинизма да сомнений колоссальную брешь дала. В глубоком смущении ныне прибывают, а кое-кто, уверен, плакать будет от стыда — разуверились в существовании Господа. На людях-то, понятно, вид исправно делали — от него карьера их зависит — а внутри уже давно совершеннейшими атеистами стали. Устыдятся теперь лицемерия своего. Ежели кто по воле доброй в скит али монастырь уйдет, я их через полгодика обратно в Синод верну и поставлю другим в пример.

— Через полгодика — это правильно, — одобрил граф. — Ибо грозиться да юродствовать любой может, а делом подтвердить — крепость веры нужна. Могу ли я попросить вас подробнее рассказать о порядке и хаосе?

— Конечно, Лев Николаевич. Мы стоим на пороге новой эпохи. Я бы назвал ее «эпохой модерна» — «новейшим временем». Научно-технические достижения многим кружат голову. Человек действительно добился впечатляющих достижений, и многие образованные и имеющие авторитет люди — я бы назвал их «лидерами общественного мнения» захотят поставить Человека на пьедестал, подвинув с него Господа, — подумав, добавил. — Да уже ставят — немец Ницше, например.

— Крепко его Господь за гордыню да богохульство покарал, — не без удовольствия заметил Толстой. — Ума лишил, за то, что применял его куда не следует. Прислали мне недавно трактат его — вскрыл я пакет, а на обложке буквы кровавые — «Der Antichrist».

Я перекрестился вместе с графом, он продолжил:

— Даже открывать не стал — сразу в огонь! Ишь ты, «Антихрист» нашелся!

— Ни стыда, ни совести, — поддакнул я.

— Безумец он, — проявил снисхождение Толстой. — А вот «Заратустру» Ницше читал, и заметку сестры о том, как он писал, и вполне убедился, что он был совершенно сумасшедший, когда писал, и сумасшедший не в метафорическом смысле, а в прямом, самом точном: бессвязность, перескакивание с одной мысли на другую, сравнение без указаний того, что сравнивается, начала мыслей без конца, перепрыгивание с одной мысли на другую по контрасту или созвучию, и все на фоне пункта сумасшествия — idee fixe о том, что, отрицая все высшие основы человеческой жизни и мысли, он доказывает свою сверхчеловеческую гениальность. Каково же общество, если такой сумасшедший и злой сумасшедший, признается учителем?

— Больно общество! — согласно кивнул я. — И лениво — через отрицания-то оно проще себя важным чувствовать, нежели усердным трудом сделав что-то действительно значимое. Вот вы сколько лет над «Войною и Миром» работали, Лев Николаевич?

— Шесть лет, — с заслуженной гордостью огладил бороду граф.

— В архивах сидели, с современниками общались, — кивнул я. — И даровали человечеству величайший роман-эпопею, восхищаться которым будут веками. Читать и понимать его — тоже труд, воспитанию интеллекта и души способствующий. А плоды измышлений безумца-Ницше можно без всяких потерь низвести до набора примитивных тезисов, и это поверхностно образованным гражданам, которым приятно считать себя интеллектуалами, очень даже понятно — три-четыре цитаты ввернул, добавил вычитанные в кратком газетном изложении тезисы, и навроде как уже и не кретин, а шибко разбирающийся в философии титан духа.