— Казаки быстро объяснят им их место, — отмахнулась Мария Федоровна.

— Казаки к этому моменту похоронят половину товарищей, посмотрят на карту военных действий и поймут, что как-то толку от этого не было. Подумают снова и решат, что царь их предал, отправив подыхать без всякой пользы, — парировал я. — Так же решат и который год сидящие под артиллерией люди. Легкий толчок, и они решат, что настоящий враг — в Петербурге, а не где-то под Танненбергом. Хочешь посмотреть, как гильотина перед Зимним дворцом отсекает головы твоим детям?

— Это дурной, совершенно невыносимый разговор! — слилась Мария Федоровна, поднявшись с дивана. — Прошу тебя, прежде чем отправлять ответ твоему любимому кайзеру, покажи его мне!

И с гордо поднятым подбородком Императрица покинула кабинет, снизойдя до личного открытия двери перед собою. Сильно расстроилась. Дав волю чувствам, я ослабил пальцем воротник и поморщился на письмо Кайзера — сегодня точно отвечать не стану, хватит мне морального напряжения. Мастодонты, мать вашу! Геополитики великие! Напридумывали себе штампов и в них погрязли! Маменька тупо в восемнадцатом веке живет, считая, что лояльности гвардии и придворных достаточно для спокойной жизни. Французская революция выбила из зоны комфорта многих, но обернулась не вакциной, а легким пищевым отравлением — Дагмару вот явно тошнит при мысли о том, что дом Романовых постигнет та же участь. «Ничего, потошнит и отпустит». Не отпустит, мама. Она теперь ко мне долго не подойдет в ожидании сыновьего покаяния — ишь пришел тут молодой да ранний, матушку расстраивает!

— «…с большим нетерпением буду ждать возможности посетить великолепный Берлин. С уважением и надеждою на скорую встречу, твой кузен Жоржи», — закончил я диктовать письмо кайзеру.

Утреннее серое питерское небо за окном на свершения не вдохновляло, но на него я повлиять не могу, а вот на дела — очень даже, поэтому суровый климат мне не помеха! Тон послания кайзера был добросовестно «отзеркален»: я рассказывал о погоде, о том, как скучал по семье и как рад вернуться домой, поделился уверенностью в выздоровлении Александра и не смог дать Вильгельму точной даты моей поездки в Германию, сославшись на накопившиеся в столице дела, коих и в самом деле великое множество.

Секретарь у меня новый, Остап еще в «отпуске», а этого тридцатидвухлетнего статского советника с юридическим образованием мне «сосватала» мама — не лично, он ждал меня в гостиной с сопроводительным письмом о том, какой Федор Афанасьевич — так его зовут — толковый. Что ж, я не против — мне с ним детей не крестить, а секретными делами в ближайшие дни, недели, а возможно и месяцы, я заниматься не планирую. Ладно, немножко планирую, но секретаря на переговоры тет-а-тет не пущу.

— Перепиши, да снеси список Ее Величеству, — велел я.

Пока секретарь снимал копию, я пробежал глазами распорядок дня, зафиксированный в специальном журнале. То, что надо — сразу после семейного завтрака у меня не останется ни одной свободной минуты, и так должно быть и далее — кто-то в Августейшей семье должен упорно и демонстративно пахать, чтобы толковые чиновники понимали, что они такие не одни и тянулись к трудолюбивому мне.

Секретарь унес список, а камердинер упаковал оригинал в конверт. Оставив оттиск печати на воске, я велел отправить письмо прямо сейчас. Не отправит — по глазенкам вижу, что будет ждать «одобрямс» от Дагмары. Не страшно — мне главное показать, что к матушке я прислушиваюсь и мнение ее ценю, но слушаться не собираюсь, и это, как ни странно, ради ее же блага: если Империя полыхнет, матушке придется сваливать к родственникам, которым она нафиг не нужна.

Далее у нас газеты — «опиумный бунт» практически сошел на нет: одна маленькая заметка об избитом сельском докторе из Тамбовской губернии. Кто-то из наркоманов додумался, что в сельских больницах имеются запасы медикаментов, в том числе — морфий, и собравшаяся банда из семи человек отправилась в «гастроль», жестоко ошибившись в первой же деревне. Крестьянин — человек простой, и прекрасно понимает, насколько важен врач. Он такой на полсотни верст окрест один, и его ОЧЕНЬ уважают. Новость о том, что лихие городские ворвались в дом доктора, в мгновение ока облетела окрестные селения, и изрядно отрихтованных молодчиков передали полиции всего через три часа после начала ограбления. Уважуха мужикам.

Другой привлекшей внимание новостью стала совсем уж крошечная заметка из издания «делового» характера: японская компания Мицуи арендовала на двадцать лет большой кусок Аляски. Мне-то понятно зачем, а как япошки объяснили вложения в заснеженные пустоши, в газете не рассказано. Пофигу, главное — эффект.

Новость третья, поданная большими статьями — Император тяжело болен, но уверенно идет к выздоровлению. Посмотрев на биржевые котировки, я пришел к известному, но все равно печальному факту — нифига народ придворным не верит, потому что падение российских ценных бумаг продолжается. Впрочем, вся эта гора газет была издана в один день, поэтому нужно ждать котировок завтрашних. Я в любом случае в шоколаде — закупился качественно, а потом не менее качественно продам.

Четвертая новость без преувеличения воодушевила — столпотворение на Урале сходит на «нет»: старые переселенцы в массе своей уже свалили, а приток новых уменьшается с каждым днем. Ждем князей с докладами про грядущий голод в Центральных губерниях, забиваем на продиктованное ленью желание положиться на уменьшившееся их население и засеянные да брошенные поля, и начинаем плотно пахать над недопущением массовой гибели подданных.

За семейным завтраком из рубленых рыбных котлет, ухи и пирогов с той же рыбою, мы с Ее Величеством притворялись, что никаких обид и недопониманий между нами нет. Точнее — она притворялась, потому что я вообще обижаться не особо умею, это же не конструктивно, и в любом конфликте с человеком, от которого никуда не деться, кто-то должен быть выше и мудрее. Кто-то назовет меня «терпилой», но терпила — это тот, кто терпит, а мне и терпеть-то не приходится, я просто знаю, что в конечном итоге победа останется за мной, а раз так — зачем переживать?

— Письмо Вильгельму написано как должно, — похвалила Императрица, сделав вид, что не заметила маленького демарша с отправкой оригинала в обход нее. — Сразу отказывать и сразу соглашаться — недипломатично и даже неприлично, — преподала урок. — Я собираюсь поприсутствовать в некоторых из запланированных тобою аудиенций.

Типа я должен быть благодарен за «подстраховку»? Фиг с ней, пусть сидит себе в уголочке да уши греет — сегодня можно.

— Буду рад, — улыбнулся я ей и использовал возможность сблизиться с младшими. — Завтра, перед завтраком, давайте выгуляем наших собак?

Идея, разумеется, всем понравилась, но Ее Величество конечно же не стала пускать такое важное дело на самотек:

— Ах, Тип уже так стар…

Тип — это ее собака, прекрасно балансирует малым размером переход от крошечных пекинесов к здоровенным даже в щенячьем возрасте меделянами.

— … Скоро он отправится к Камчатке, а покуда я должна как следует насладиться последними месяцами рядом с ним.

Походу я тут двигатель материнской любви — выдвигаю идею на «пробздеться», и матушка автоматически падает на хвост, очень радуя этим младших детей.

— Помимо этого, на завтрашний день ничего не планируй, — наложила Императрица лапки на мой распорядок. — Сразу же после прогулки нам нужно успокоить взволнованные Сашиной болезнью гвардейские части. Вечером устроим большой прием — наши подданные и иностранные посланники должны видеть, что, несмотря на болезнь царя, благополучию и власти Романовых ничего не угрожает.

Ладно, это реально надо — хотя бы акции выправить, не говоря уже о том, что вооруженные массы людей обделять вниманием очень опасно.

— Спасибо, что взвалили на себя эти хлопоты, мама, — поиграл я в хорошего сына.

После завтрака мы с мамой попрощались с младшими — у них весь день уроками заполнен, а потому сестры и брат немного приуныли — и отправились в мой кабинет: