Ощутив, как щеки при виде голени начинают нагреваться, я потряс головой и взял себя в руки. Очень давно «пощусь», и поститься минимум до октября. А горничные и фрейлины такие, зараза, хорошенькие встречаются! Не думаем в эту сторону, смиряем плоть аки протопоп Аввакум.

Переодевшись, я отправился в столовую, где выпил кофе в компании семьи. Переодевшись второй раз, с семьею же отправились в храм на воскресную службу. По дороге я немного нервничал — казалось бы, что мне нынешнему этот Толстой? Просто юродствующий граф с литературным талантом, но груз прошлой жизни слишком велик, и мне до боли не хотелось разочаровать Льва Николаевича. Карета поскрипывала рессорами, за окошком ползла Гатчина, по спине бегали противные мурашки, но все это не мешало мне радовать младших пересказом сказки «Рики-Тики Тави», заменив малопонятного для наших краев мангуста на выросшего в семье охотника соболя по имени Тайга, а кобру — на гадюку. Потом в книжку это превратим, добавив приписку «записано со слов старого казака Димитрия Белана в N-ской губернии». Культа Индии и других стран мне здесь не надо — на родное надо напирать, оно народу понятнее, а значит полезнее.

Воскресная служба в компании Августейшей семьи — мероприятие строго регламентированное, и кого попало сюда не допускают. Рожи уже вполне знакомые — на приемах с большинством виделись. Службу проводить будет епископ Антоний. Я о нем справки навести успел и остался доволен: с подачи Антония студенты Петербургской семинарии начали активно «ходить в народ» и вести там религиозно-просветительскую деятельность. Упор пока на первую, но недооценивать важности идеологических «скреп» нельзя, а повышение грамотности народа, пусть и по остаточному принципу, штука архиважная, как ни крути. Читал и статьи Антония в профильных журналах — епископ, даром что ему покровительствует лично мракобес-Победоносцев, отличается весьма здравыми взглядами на мир.

Сам Константин Петрович здесь тоже присутствует — с того самого вечера, когда я продемонстрировал волшебную регенерацию, мы с ним не виделись. Судя по умиленно увлажнившимся при виде меня глазам за круглыми очками и восторженному выражению лица, религиозный экстаз из Победоносцева не выветрился, и это для меня очень-очень хорошо.

Поздоровавшись с ним, епископом и рядом шишек, я наконец-то добрался до смиренно ждущего своей очереди Толстого. Юродство юродством, но в лаптях и рубахе граф себе позволяет ходить только в родном имении. Манеры, речь, осанка, дорогущая и очень стильная трость, великолепно сидящий костюм — все атрибуты высшей аристократии Лев Николаевич сочетал в себе как положено, включая, само собой, отношение к Августейшей семье.

Он поцеловал ручку Дагмаре и княжнам, подарил Мише вырезанного из дерева волчонка и поклонился мне:

— Доброе утро, Ваше Императорское Высочество.

Тучки на небе разошлись, и выглянувшее солнышко блеснуло на лысой макушке великого русского писателя. Дыхание перехватило — гуманитарная часть моей личности всегда доминировала, и только стремление иметь запасной план в виде хорошо оплачиваемой работы заставило меня освоить геологию.

— Доброе утро, Лев Николаевич, — поздоровался я в ответ, и, словно зомбированный удавом Каа бандерлог протянул графу руку.

Хочу потрогать живого Толстого! Ладонь Льва Николаевича крепко сжала мою, дав ощутить мозоли и сохранившуюся вопреки возрасту силу. Окружающий народ жест оценил и явно сделал выводы внутри головы, поставив классика в неписанной иерархии гораздо выше, чем до этого — у графа сложный характер, огромный авторитет, страсть к юродству, и все это просто не может не наплодить Льву Николаевичу врагов.

Служба прошла так, как и должна — мирно и спокойно, оставив приятный, теплый осадок в моей душе. Проделов обратный путь, мы переоделись — Толстой, будучи графом, привез сменную одежду с собою — и семейно пообедали в компании классика, Победоносцева и Барятинского. После обеда двое последних отправились общаться с Императрицей, а мы с графом — в мой кабинет. Усевшись в кресло у стены — встреча же не «рабочая», а просто поговорить — я велел принести нам чаю. Лев Николаевич опустился в соседнее, погладил бороду и улыбнулся:

— Говорят, вы от еретиков да шарлатанов дворец чистить начали, Георгий Александрович?

Сразу после службы обращение «оптимизировал», как-то прямо неловко, когда целый Толстой «высочеством» погоняет.

— Грустно, — вздохнул я. — Мне все эти спиритизмы глубоко противны, равно как и Господу нашему. Понять можно — от скуки праздностью да достатком продиктованной им спасаются. Силы темные в сердцах людских содержатся, не в мире нашем, материальном. Спиритизм — это такая форма фокусов, и Господь наш в милости своей любителей им баловаться может и простит, но, даже если в отрыве от духовной компоненты рассматривать, вред от него большой — посетил я сеанс, послушал спирита. Вывод единственный могу из своего опыта сделать: сеанс направлен на то, чтобы бездельники и дальше безделию предавались, ибо выдуманные шарлатанами «духи» излагают исключительно лестные, дарующие ложную надежду, предсказания. Как будто индульгенцию лентяям дают. Праздность — грех большой, и в нашей Империи ему не место.

На «отрыве от духовной компоненты» и «посетил сеанс» Лев Николаевич с ласковой укоризною на лице покачал головой, но по существу, видимо, согласился, потому что ограничился попыткой меня подловить:

— Ее Императорское Величество, стало быть, от праздности шарлатанов привечала?

— У моей доброй матушки большое сердце, — улыбнулся я. — И порою оно толкает ее на расположение к странным личностям. Полагаю, шарлатан-Марко образовался при Дворе с подачи скучающих фрейлин — вот они в большинстве своем праздности подвержены очень сильно. А матушка трудится не покладая рук — сейчас, когда Его Величество болен, на нее легла большая государственная нагрузка, — вздохнул. — Стыдно признаваться, но я не в полной мере готов облегчить ее ношу. Сейчас мы с нею и государственными умами работаем над реформою просвещения. Посетив Японию, я увидел, сколько усилий их власти уделяют образованию народа. И это — язычники, которые веруют в божественное происхождение их императора. Спаси, Господи, души заблудших сих, — перекрестились. — Обидно мне, Лев Николаевич — язычники островные грамоте всей страною учатся, а мы пару крохотных шажочков на этом пути сделали и как будто хватит.

— Народ у нас добрый, — благожелательно кивнул Толстой. — К учению большое расположение имеет. Благое вы дело затеяли, Георгий Александрович. Однакож не могу не заметить, что и без Государевой воли народ учить можно.

— Не все такие, как вы, Лев Николаевич, — сопроводил я комплимент разведенными руками. — Пока по Империи нашей ездил, всякого наслушался — мол, крестьянину и чтение-то с письмом да счетом не нужно. Тёмного да безграмотного обмануть, обобрать да в узде держать всяко легче, нежели ученого.

— Истинно так, — покивал граф. — Много на свете людишек корыстных да мелочных. Ну да Господь им судья.

Перекрестились, и классик продолжением вызвал у меня легкую нервную дрожь:

— О другом я с вами поговорить хотел, Георгий Александрович, ежели позволите.

— Конечно, Лев Николаевич.

Сейчас начнется настоящий разговор.

«Разделять и властвовать» очень полезно, но только если делаешь это сам, аккуратно направляя как бы разрозненные группы людей в одном, нужном тебе направлении. Толстой — это глыба, с этим никто не спорит. У Льва Николаевича очень много последователей по всей стране. Последователи вместе с вожаком недовольны Церковью. Сегодняшняя служба — первая, которую посетил Толстой за долгие годы. На старости лет графа угораздило начать задумываться об обильных противоречиях, содержащихся в Библии и важнейшем государственном институте. Я его в целом понимаю — книжка длинная, запутанная, и взаимоисключающих цитат из нее надергать можно изрядно. Церковь, в свою очередь, институт человеческий, земной, а о «человеческий фактор» разбивались вдребезги и гораздо более стройные идеологические продукты, чем христианство, в эти времена расколотое настолько, что руки опускаются. Старообрядцев я успешно «починил», завязав их лояльность лично на себя. Теперь мне нужно навести порядок у традиционалистов — «Толстовцы» же не против Православия, они против Церкви в нынешней ее виде. Если у меня получится привлечь Льва Николаевича на свою сторону, остальные секты православного толка передушить труда не составит — у них настолько мощных лидеров нет.