– Что ты делаешь?

– Хочу кое-что попробовать. Это только сейчас мне в голову пришло.

Он достал из нагрудного кармана швейцарский складной нож Invicta, который они нашли в воде вместе с другими вещами. И вдруг почувствовал волнение, будто в его ничем не примечательной в течение тридцати восьми лет жизни должно произойти что-то из ряда вон выходящее.

Может, он жил не зря. Может, вся его жизнь нужна была, чтобы столкнуться с существованием немыслимого.

Умберто встал на колени, вытащил клинок и резким движением вонзил его в сероватую землю. В глубине разрез был темным, почти черным, как мякоть под рассеченной кожурой. Умберто воткнул лезвие поглубже и вытащил из земли дряблые влажные ошметки, похожие на губку.

Сначала ничего не произошло. Потом Эннио издал стон отвращения, и Умберто поспешил отойти от получившейся щели. С краев потекло вязкое зеленое вещество, напоминавшее смолу. В нос ударил запах тухлой рыбы.

Они пошли дальше, не говоря ни слова, то и дело поглядывая на усеченную вершину холма. Только Эннио с чувством выругался на родном диалекте.

Тут Умберто увидел Валентину, которая медленно, шаг за шагом, цепляясь за кустики, поднималась вслед за ними по склону.

Они решили подождать ее и стали вспоминать, что ждет их дома, что им было бы жалко потерять. Оказалось, не так уж и много. Друг друга они особо не слушали. Слова тонули в шуме. Они говорили только для того, чтобы не думать о пульсирующем хрипе, выходившем из-под земли.

Когда Валентина добралась до них, у нее уже не хватило сил объяснить, почему она пошла следом. Но это было и не нужно. Они и так поняли, что выжить Дэни не удалось.

Валентину вместе с рюкзаками пришлось оставить на уступе. Она едва держалась на ногах и вряд ли смогла бы пойти дальше.

Еще через полчаса парни добрались до вершины. Чем ближе они подходили, тем более приторным становился и без того тошнотворный сладковатый запах.

Они подошли к краю обрыва, неровному, черному, покрытому синеватыми пятнами, похожими на лопнувшие капилляры. И увидели перед собой кратер диаметром метров пятьдесят.

– Видишь? Это просто остров вулканического происхождения, – сказал Эннио, ложась на живот и цепляясь за края кратера костлявыми пальцами, чтобы посмотреть вниз.

– Осторожнее.

Умберто стоял у него за спиной, стараясь не обращать внимания на безжалостно припекающее солнце. Отхлебнул воды из бутылки, которую они захватили с собой, и уставился на сицилийца, вытянувшего голову над кратером.

– Что там?

Тишина.

– Эннио?

Умберто на локтях подполз к нему и лег на живот. Так вибрация острова чувствовалась особенно сильно и отдавалась в груди. Эннио, не моргая, смотрел вниз. И шевелил губами, пытаясь что-то сказать, но не издавал ни звука.

Умберто подтянулся еще немного, ухватился за край кратера и приподнялся.

Охнул.

Он был готов увидеть все что угодно, но только не это. Захотел отползти, но не смог.

Это было великолепно.

Невероятно, потрясающе.

На секунду он вспомнил Валентину, Дэни и всех, кто умер: как жаль, что их здесь нет, что они не могут увидеть это своими глазами!

Бездна.

Живая, голодная, волнующая.

Ну конечно! Они чувствовали ее и раньше, подсознательно, в вялом течении жизни, в тот миг, когда гидросамолет потерял высоту. В кошмарах. Ночами, когда захлестывало отчаяние. С того момента, когда пришли в этот мир.

Умберто попытался подобрать слова, чтобы описать увиденное у себя в голове, но сознание затуманилось. Сколько же сотен лет этому живому острову, на который они попали совершенно случайно? В его природе он больше не сомневался. Сколько сотен лет бьется это сердце, бурлит эта бездна и куда она ведет?

Фррр! Фрррр! Фрррр!

Кишка безжалостной бездонной тьмы с бордовыми стенками, покрытыми слизью и перепонками: рот-кишечник-глаз-дыхательное отверстие-волосок-нейрон-сфинктер, клыки и когти, кости и призраки, кошмарное и божественное, бездна, которая вбирала в себя и переваривала всю историю мира.

Вглядываясь в недра острова, в ту пропасть, где смешались самые низменные человеческие инстинкты, призраки и истории забытых эпох, Умберто Барбьери испытал какое-то экстатическое восхищение: в ней, в этой бездне, было что-то истинное. Откровение пустоты, ощущаемой каждым разумным существом, вакуум между звездами и галактиками, между Богом и людьми, между Добром и Злом. Пустота, которая является частью каждого существа и которая связывает их, связывает каждую молекулу и атом как паутина, пустота, без которой материя, мечты и вселенные не могли бы существовать и развиваться, пустота, необходимая для жизни, смерти, возрождения.

Остров Ничего. Остров Всего. Нет, он совсем не похож на зверя, которого встретил Синдбад-мореход или описал Плиний Старший.

Нет, черт возьми, нет.

Заратан видел сны, и они видели сны вместе с ним, касались его нечестивого сердца, ловили едва уловимое сердцебиение.

И во всех это отзывалось по-разному.

Умберто вспомнил о Дэни, съевшей во сне собственную руку, о кошмаре про аэропорт, который приснился Эннио, о собственных страшных видениях, возбудивших и заставивших кончить во сне.

Каждый заполняет пустоту по-своему, размышлял он.

Сотрясаясь в рыданиях, Умберто поднес руку к глазам. Он плохо видел. Веки слипались, как после долгого нездорового сна. Умберто отвел взгляд от разумной бездны и посмотрел на кончики пальцев. Алые. Он плакал кровью, и эти слезы упали в чрево острова. Бездна, казалось, сморщилась, приветствуя его и выражая одобрение.

А Эннио все еще смотрел вниз, вцепившись в край кратера с такой силой, что костяшки пальцев совсем побелели. Умберто хотел окликнуть его, но изо рта вырвалось лишь какое-то карканье. Сицилиец не обернулся, словно не замечая, что Умберто рядом. Он завороженно смотрел в бездну, кричал и дико хохотал, как полоумная старуха, с которой плохо обращаются в доме престарелых, как убийца, выполняющий свою безжалостную работу, как отец, которому приснилось, что его сын гибнет на бессмысленной войне.

Созерцание бездны для него обернулось безумием.

– Заратан-тан-тан! – распевал он как ребенок. Потом оттолкнулся ногами и навис над пропастью всем телом. Изведенный судорогами, дрожащий, словно живущий собственной жизнью язык свисал изо рта, как толстый бифштекс.

Эннио поднес ко рту мускулистую руку, сжал в кулак и схватил ее другой. Подвигал кулаком вверх-вниз, а потом резко дернул. Раздался звук, будто хозяйка привычным движением рвет тряпку, в горле захлюпало, с обожженных солнцем губ на мертвые сосочки закапала кровь.

Ужас и ликование слились воедино, стирая грань между разверзшимися преисподними.

Заратан забормотал. Из зараженной бездны вылетел вихрь пара, несущий запах смерти, морских кладбищ и инфекций.

Эннио вырвало кровью, и он швырнул в пропасть собственный язык, – подношение Богу Ничего. А потом встал на ноги и прыгнул туда сам, улыбаясь окровавленным ртом.

Изумленный Умберто уставился на летящее вниз тело, бившиеся о стенки кишки, которые теперь были покрыты стеблями, глазами, шипами и нарывами.

ФРРРР! ФРРРР!

Остров-левиафан приподнялся, а затем рухнул в воду, и грохот океана, разбитого титанической массой, стал похоронным маршем для кудрявого парня, сгинувшего в недрах Бездны.

Умберто больше не хотелось возвращаться домой. А хотелось остаться здесь. Навсегда.

Вдруг он почувствовал – за спиной кто-то стоит. Даже не оборачиваясь, понял, что это Валентина. И что она тоже смотрит вниз, зачарованная и уничтоженная этим зрелищем.

Кровь, лившаяся из глаз, туманила взгляд, но кое-что Умберто еще видел.

Задыхаясь, он опустился на четвереньки, а потом снова поднялся и почувствовал, как Валентина взяла его за руку. Несколько часов они стояли, покачиваясь на краю Пропасти вместе с Заратаном, как двое молодоженов в шторм на палубе круизного лайнера.