– Хорошо. Даже очень хорошо. Таблетки пью, конечно, – подтвердил Джако, думая о жидкости из трещины на стене.

– Замечательно. Но я бы хотела зайти осмотреть вас. Вы давно не были в поликлинике, – продолжала Джильи. – Нужно записаться на кое-какие анализы, о которых мы говорили, помните?

– Да, да, – коротко ответил старик, уставившись на шкаф, куда вчера вечером он убрал книгу, украденную из квартиры Колдуньи. Он перестал слушать доктора Джильи и соглашался со всем, что она говорила.

Когда телефонный разговор закончился, Джако взял «Науку о мертвых средах». Устроился под навесом на балконе, поставил рядом клетку с Фаустино, налил себе стакан воды с мятой – но выпить не смог, по той же самой причине, по которой не смог съесть курицу.

Книга включала в себя некое подобие справочника и короткие рассказы, производившие впечатление какого-то мрачного бреда. Порой Джако казалось, что ему удается уловить их смысл, но он тут же ускользал вновь, превращаясь в поток сумасшествия. Однако язык был мудреным и приятным, и Джако не мог оторваться от чтения. Отвлекся лишь раз, когда самолет пролетел над крышами особенно низко, растревожив послеобеденную тишину.

Джако читал о районах, которым удалось создать собственную идентичность, впитывая воспоминания и смерти своих жителей. О том, как районы пытаются украсть энергию живых существ, чтобы не стареть и не умирать.

Окончательно Джако поставил в тупик рассказ под названием «Песнь асфальта и бетона», где старый швейцар в колодце своего погреба обнаружил существо, питающееся вечным стремлением человека противостоять смерти. Чудовище росло и росло, и в конце концов поглотило весь город, погрузившийся в вечный водоворот тьмы.

Читая следующие абзацы, Джако почувствовал дрожь. Дальше Энрико Бедолис описывал Розеллу и церковь Святого Духа, называя их местами огромного скопления энергии, потому что много веков подряд здесь поклонялись всякой дьявольщине и приносили людей в жертву.

Оранжевое солнце начало садиться, когда трещина подала голос из прихожей:

– Голо-о-од.

Закрыв книгу в том месте, где автор воспевал «способность бетона помнить и древность канализации», Джако посмотрел на крышу церкви Святого Духа, рассыпал корм на балконе, взял пистолет и притаился за приоткрытой дверью – уверенно и спокойно, как человек, который прекрасно знает свое место в мире.

Вечер за вечером он оттачивал технику, потому что именно в это время нужно было выполнять поставленную задачу и кормить бездну. Всю неделю старик упражнялся с пистолетом, стараясь не убивать птиц, но это не всегда удавалось, и тогда ему начинало казаться, что другие пернатые не хотят прилетать на балкон, чувствуя, какая участь их ожидает.

Проявив изобретательность, Джако смастерил ловушки из обувных коробок, веревок и веточек. Теперь в его распоряжении всегда были живые птицы, которых он относил в церковь Святого Духа и бросал в пропасть, оглашая ризницу ликующим возгласом. Потом Джако впадал в некое подобие транса, распевал псалмы и благодарственные молитвы обитателю бездны. Он не знал, откуда в его голове берутся эти строки, но что-то внутри него понимало – это осадок памяти района, застывшие на долгие десятилетия воспоминания, которые просочились в настоящее через складку времени и пространства. Воспоминания, хранителем которых Розелла и трещина сделали его.

Джако кормил пропасть не только птицами, но и мышами, ящерицами, а один раз принес даже котенка, которого нашел на улице Альчиде Де Гаспери.

Возвращаясь домой после ночных вылазок, он с нетерпением ждал темного нектара, струящегося из трещины над кроватью.

Еееешь.

Попробовав его один раз, Джако больше не мог есть ничего другого. Его организм отказывался от любой пищи, кроме той, что предлагала трещина. Он перестал пить таблетки и забыл о приеме у доктора Джильи. Деменция стала казаться ему не такой уж важной проблемой. А если мысль о ней случайно приходила ему в голову, то тут же терялась в запутанном лабиринте трещин, напоминающих Джако серые складки больного мозга.

Каждое утро, высосав накануне из трещины черную жидкость, старик смотрел на себя в зеркало в ванной и замечал, что его улыбка становится все шире и шире, а глаза светятся все ярче – какой-то нездоровой, жестокой радостью. Старческие морщины разглаживались после каждого приема пищи, суставы меньше скрипели и легче сгибались и разгибались, а мышцы окрепли и сделались упругими.

Через десять дней ночью в церкви он снова увидел Барби и поиграл с ней, как со старым другом, а придя домой, заметил в облаке седых волос прядь естественного цвета. На тринадцатый, к собственному изумлению и даже отвращению, Джако обнаружил, что у него растут новые зубы, белоснежные, идеальной формы. Он выбросил вставную челюсть. Через две недели после того, как Джако стал получать угощения от трещины, он помолодел лет на десять. Его сердце колотилось от радости и страха. Джако понимал, что остановиться уже не сможет.

Днем он присматривал за Фаустино, читал книгу Энрико Бедолиса и ждал, когда наступит время вечерних подношений.

«Наука о мертвых средах» не переставала его изумлять. Сколько бы Джако ни вдумывался в прочитанное, он никогда не мог быть уверен, что полностью понял рассказ или главу. Более того, он выяснил, что книга меняется в зависимости от его настроения и времени суток. Неизменными оставались только идеи о старости и упадке районов и человеческих цивилизаций, да еще тревожные замечания о том, что в Розелле под землей находятся останки небольшого древнего храма, разрушенного задолго до появления города. Кем был автор этой книги? На первый взгляд, его сочинения вполне могли сойти за бред сумасшедшего, но среди символов и формул порой на глаза попадались фразы и утверждения, которые казались неоспоримыми истинами, аксиомами другого – но живого, по-своему реального, – мира.

Если не считать ночных вылазок в церковь, Джако редко выходил из дома, а когда все же появлялся на улице, то слышал от немногочисленных жителей района, еще не разъехавшихся на лето, что голуби, которые расплодились в заброшенной церкви, мутировали, превратившись в отвратительные существа без перьев, с толстыми когтистыми лапами и ненормальным количеством глаз и клювов. Они летали теперь по округе, припадая на одно крыло и издавая странные завывания, больше напоминавшие плач младенца. Поговаривали и о том, что рядом со старой церковью слышится странное пение, какой-то неестественный гомон, словно внутри кто-то запер тысячи птиц. Некоторые видели болтавшийся на антенне разноцветный тюрбан Колдуньи Де Микелис и посчитали его предвестником смерти. Другие заявляли, что на виа дей Рочи на ребенка напал изуродованный пудель и сильно его искусал. Кто-то заметил разгуливавшего по району уже совсем взрослого и растолстевшего беднягу Валентино Арнальди, который, напялив на голову грязную шапку, глазел по сторонам и пронзительным голосом взывал: «Дон Валерио. Дон Вале-рио-о-о… Бог. Старииик…»

Так прошло три недели, но ставший привычным распорядок жизни Джако вдруг был нарушен. В тот вечер он, пустившись в путь, по которому его вел кровавый месяц, принес в церковь двух голубей, и пропасть вроде бы осталась довольна, пару раз отрыгнула и наполнила воздух зловонием. Но когда Джако вернулся в квартиру, никакой жидкости у трещины он не нашел. В абсолютной тишине на него пристально смотрел Фаустино. Старик вдруг понял, что невыносимо хочет есть. Набить себе живот и стать моложе.

Несколько часов он просидел на кровати, ожидая, когда трещина оживет и заговорит с ним, но тщетно. Заснул Джако на рассвете, проснулся к обеду и поплелся на кухню, чувствуя, как живот свело от голода. Поел печенья, но его тут же вырвало в раковину. Совсем обессилев, он рухнул на колени возле холодильника.

Доползти до ванной оказалось непросто. В конце концов это ему удалось, но когда Джако глянул на себя в зеркало, то очень удивился. Он опять постарел – хватило одной ночи без еды, чтобы морщины у глаз стали глубже, а кожа в подмышках обвисла, как тряпка. Из зеркала на него снова смотрел прежний дряхлый Джако Боджетти – мешок старого мяса и костей, не более. А на что он рассчитывал – выскочить из грязи в князи? Неужели вместо надежд на возвращение молодости его ждет неумолимое приближение конца?