– Хм. Не знаю.

– Слушай, давай так. Через неделю я уеду к бабушке и дедушке в Венето на рождественские каникулы. Потом вернусь, и мы поговорим, ладно? Ты же не бросишь своего лучшего друга одного на третьем с половиной этаже?! Так делают только подонки!

Одной рукой он обхватил меня за шею, а костяшками пальцев другой потер мне голову. Странный жест, но мы всегда проявляли чувства со здоровой долей телесных контактов и насилия.

– Отпусти меня, лошара!

Вывернувшись из его объятий, я бросился к «Авроре». Огни рождественских елок на балконах напоминали стайки светлячков, запертых в толстых стеклянных банках. Подошедшая Диана спросила, как я себя чувствую.

– Все хорошо, – ответил я, не надеясь на такое внимание, и почувствовал себя самым счастливым на свете.

У меня словно выросли крылья, и я забыл и третий с половиной этаж, и просьбу Ренцо, и свои страхи.

Я надеялся, что эти рождественские каникулы станут особенными, и не ошибся.

Волею судьбы все сложилось так, что моя полувлюбленность в Диану переросла в безумное подростковое увлечение, вызывавшее дрожь в коленях и недвусмысленные сны. Это были ощущения, которых я никогда раньше не испытывал и уже не испытаю. О них напоминают мне некоторые ароматы, оттенки света, жесты.

Ренцо уехал в канун Рождества («Увидимся, красавчик жирдяйчик», – сказал он мне перед тем, как сесть в машину, и крепко сжал в костлявых объятиях). Джузеппе заболел ветрянкой, Лука Дерьмовая Башка был у бабушки в Александрии, да и многие другие ребята из «Авроры» разъехались к родственникам или проводили время в кругу семьи.

Моим же родителям в том году было не до праздников. Двадцатого декабря в ду́ше упала бабушка Анна, сломав бедро, и мама с папой по очереди дежурили у ее постели в больнице. Я часто оставался дома один.

Диана впервые отмечала Рождество в «Авроре». Двадцать пятого к ним приезжали родственники, но в остальные дни она была свободна, и мы убивали время как могли, шатаясь по подъездам вместе.

Вдвоем.

Я и она.

Нам не мешали другие парни, присутствие которых меня часто раздражало, и я смог узнать Диану гораздо лучше.

Мы часами сидели в полумраке подъезда или на ступеньках моей лестницы, болтая о том, что нам нравится, кем мы будем, когда вырастем. Диана хотела путешествовать. Быть певицей. В следующем году она собиралась заниматься музыкой. Я слушал ее с восторгом, и иногда сам рассказывал о книгах про динозавров, о последнем фильме, который смотрел в кино, или показывал статуэтки Sgorbions[14]. Диане это вроде бы было интересно («Офигееееть!» – говорила она кристально чистым голоском).

– Обожаю Плохишей. У меня есть все номера. Если хочешь, дам почитать, УАЗ УАЗ! – как-то призналась она мне, изобразив звук, который часто повторял главный злодей комикса. Я тогда зачитывался историями про него и про Лупо Альберто. А то, что они нравятся Диане, добавило ей немало очков в моих глазах.

Оказалось, мы с ней похожи: оба любим черный юмор, понимаем друг друга с полуслова – почти как с Ренцо, но она была девочкой, и, богом клянусь, каждый раз, когда наши руки соприкасались или она целовала меня в щеку на прощание, в моем животе начинали летать и бабочки, и стрекозы, и фламинго, и птерозавры.

Как-то вечером мы проходили мимо лестницы D, и вдруг, увидев бледный свет лифта, стоящего на первом этаже, я до смерти перепугался. Страшные картинки замелькали в голове одна за другой – гигантские пауки, спускающееся по лестнице страшилище Фолкини, апокалиптический пейзаж за окнами «Авроры»…

Я схватил Диану за руку и потащил подальше оттуда, к лестнице Е, одной из самых чистых и освещенных в доме.

– Что с тобой? Боишься Фолкини, что ли? Да он же просто ворчливый старикашка…

Я чуть не рассказал ей о том, что мы нашли, или думали, что нашли. Но удержался, едва-едва.

А еще я так и не сделал первый шаг, не поцеловал ее, не спросил, хочет ли она со мной встречаться; вечером, раздевшись до трусов в своей маленькой спальне, я смотрел в зеркало и казался себе уродливым и жирным, почти не сомневаясь, что я для нее просто друг.

Ренцо все время стоял между нами.

– Ренцо – такой милашка! Он тебе звонил? Как ему живется у бабушки и дедушки в Венето? – пару раз спросила Диана, и тогда я узнал, что ревность – это безжалостная тварь, она откладывает яйца под кожу, а ночью из них вылупляются личинки, которые грызут тебя изнутри и не дают уснуть. Я то и дело повторял себе, что волноваться не стоит, потому что Ренцо знал о моих чувствах и клялся, что ему нет дела до Дианы. Он вообще называл ее коровой: «Ты на нее посмотри! Она же жирная. Я бы не подкатил к ней, хоть засунь мне в жопу бейсбольную биту. А ты попробуй! Если она тебе нравится, ты должен попробовать!»

Мы с Дианой были особенно «близки» в Епифанию, 6 января. Праздники закончились, и пришел конец нашему уединению и задушевным разговорам. Джузеппе поправился, вот-вот вернутся Лука и Ренцо, и все снова будет как раньше: будильник, мультики за завтраком, поход в школу по велосипедной дорожке в утреннем тумане, домашние задания, рутина.

– С тобой так хорошо. И весело, – улыбнулась Диана, когда я возвращал ей Плохишей и выдал какую-то идиотскую шутку. Приближалось время обеда, мы сидели во дворе, шел снег, в небе висели облака, светлые и четкие, как опрокинувшиеся в вышине барельефы. Снежинки на темных волосах Дианы напоминали звезды.

– Мне тоже с тобой хорошо. Очень, – пробормотал я, чувствуя, что краснею.

Ее миндалевидные глаза, красные потрескавшиеся губы сводили меня с ума, заставляя забыть обо всем на свете. Наши лица оказались совсем близко друг к другу. И тут, сам не знаю как, мой взгляд скользнул по стеклу одного окна в пролете лестницы D.

Даже не успел понять, какой это этаж. Успел только разглядеть уродливое круглое лицо, прижатое к стеклу, и два смотрящих на меня голубых глаза: было далеко, но я увидел маску радостного интереса на лице – парень махал мне рукой, как бы говоря: «Иди сюда, догони меня!»

Я чуть не всхлипнул и отстранился от Дианы, чтобы лучше разглядеть изображение, но контур человеческой головы остался, а черты растаяли в заполнявшем его серебристом облаке. Как и волшебство, возникшее между мной и Дианой, которое могло подарить мне первый в жизни поцелуй.

Диана убежала и носилась по двору в вихре снежинок, а по выражению ее лица было ясно, что она все неправильно поняла.

Я проклинал себя и проклинал чертову лестницу D с ее тайнами, но не смог ничего объяснить – чувствовал себя слишком беспомощным и слишком боялся. Я проводил Диану до лестницы. Она попрощалась со мной немного холодно, с разочарованием.

Идя по коридору домой, в тот печальный день шестого января, двадцать лет назад, я разрешил себе посмотреть на таинственную лестницу.

Ренцо вернется вечером. Я схожу с ним на третий с половиной этаж. Хотя бы докажу самому себе, что не трус. И словно в знак протеста глотнул воздух и желчно отрыгнул в сторону лестницы D.

Правила. Везде одни правила. Или запреты – не делай того, не делай этого, не переходи дорогу где попало, не садись в машину к незнакомым, даже если тебе скажут, что папа заболел или мама попала в больницу.

Окруженные требованиями в повседневной жизни, мы, конечно, придумали собственные для нашей вселенной. Нам казалось, нужно непременно написать инструкцию о том, как вести себя в той «Авроре».

Мой страх отступил. Чем больше времени проходило, тем слабее я чувствовал хватку третьего с половиной этажа. Неужели мы действительно верили, что все случившееся нам не приснилось? Что мы не внушили себе это, обманывая самих себя? Любопытство победило, и мне снова захотелось попасть туда и убедиться, что я не ссыкло.

– Первое – молчать. Тот Фолкини, страшилище, вылез, когда мы стали шуметь. Как и настоящий. Он ведь приходит как раз тогда, когда мы кричим или играем в футбол, – размышлял Ренцо, валяясь на моей кровати и выкручивая ноги Хи-Мэна. Был вечер 7 января.