Эрмес выпил кофе, поблагодарил толстую кассиршу с выцветшими глазами, которая выжимала апельсины за стойкой, и потащился в туалет.

В нос ударил запах застоявшейся мочи и моющих средств. Почему-то подумалось о бывшей жене и сыне. Прошло несколько секунд, прежде чем он смог вспомнить их черты, их смех и то, как они произносят его имя.

Ногти, покрытые желтым лаком, волосы морковного цвета.

Эрмес умылся перед зеркалом и проглотил пакетик Oki[6], не запивая. Боль в спине, расползающаяся теплыми лучами чуть выше ягодиц, никак не отпускала.

В туалете никого не было. Протяжно пукнув, Эрмес подошел к ближайшему унитазу, не глядя на свое отражение в зеркале.

«Есть, спать, ходить в туалет, страдать, умирать. Какая все-таки странная хреновина – человек», – подумал Эрмес, поражаясь мрачности своих мыслей.

Он тщательно вытер сиденье туалетной бумагой, сел на унитаз и занял себя чтением надписей на стенах. Еще одна постоянная в неопределенности жизни. Куда бы он ни забрался на своем грузовике, на какой бы заправке не зашел выпить кофе, стены туалета всегда хранили письменные свидетельства побывавших здесь путешественников. Все эти люди, выцарапавшие на ДСП или нарисовавшие несмываемым маркером свои каракули, казалось, только что закрыли за собой дверь.

Как обычно, процентов девяносто надписей были непристойными, – в основном предложения или поиск сексуальных услуг с номерами телефонов.

Взгляд Эрмеса задержался на объявлении:

И еще:

Ему стало так противно, что губы невольно искривились в горькой улыбке. А потом Эрмес посмотрел на дверь и почувствовал ком в горле. Среди непристойных надписей и нарисованных членов его внимание привлекли слова, выведенные кислотно-желтым маркером. Они выделялись среди других.

И не только цветом.

Уиронда. Именно это название заставило Эрмеса вздрогнуть. В памяти словно щелкнул переключатель, воскресив воспоминание, которому… сколько лет? Тринадцать-четырнадцать, не меньше, – в то время он только начинал работать дальнобойщиком, был молод, полон надежд и добрых намерений, и дорога ему еще не надоела.

Уиронда. Тогда он впервые услышал это слово, а теперь видел его на стене. Странная штука – человеческая память. Она может хранить всякую бессмыслицу, дурацкую историю, которую рассказал незнакомец. Эрмес слышал ее один раз, на заправке в районе Ро Фьера, где когда-то остановился поспать, и теперь, как по волшебству, эти воспоминания, не утратившие своей яркости, снова воскресли.

Тогда, подремав в кабине, он вышел из машины, чтобы выпить кофе и позвонить Даниэле, которая в то время была его девушкой. На краю клумбы сидели, потягивали пиво и спорили трое дальнобойщиков – от сорока до шестидесяти лет. Парень с татуировкой и длинной бородой до пояса кивнул Эрмесу, протянул банку пива из тазика с водой и льдом.

– Давай к нам, парень, посиди на свежем воздухе, – улыбнулся он, показывая два ряда желтых от никотина зубов. – Не переживай, дорога никуда не денется.

Эрмес не стал отнекиваться, назвал свое имя и услышал, можно сказать, сюрреалистический спор.

– Приятно познакомиться, Эрмес. Я Массимо, а это – Витторио и Роби. Мы говорили о всяких странностях, – объяснил парень с татуировками, показывая жестом на двух других. – Когда проводишь большую часть своей жизни в дороге, с тобой чего только не приключается!

– О да, – согласился Витторио, худой тип с кожей, как у игуаны, и глазами в красной сетке капилляров. В расширенных зрачках читалось желание поговорить. – Я как раз рассказывал, как болтал по сибишке с дальнобойщиком из Бари, Амосом. Амос – это его позывной. Мы часто пересекались, когда ездили между Турином и Миланом, и болтали, пока радио ловило. Так вот. Как-то раз я ехал ночью – дерьмовая была ночка, из тех, знаете, когда опаздываешь и нет времени остановиться, а ты только и думаешь, как бы выпить рюмашку, принять душ и завалиться спать. Мы с Амосом настроились на канал номер пять, несколько секунд поболтали о том о сем, но я его очень плохо слышал. Его голос показался мне странным, измученным, доносившимся откуда-то издалека. Я пару раз спросил у него: «Амос, у тебя сибишка работает, все в порядке, ты уже вне зоны, что ли? Просто такое чувство, что ты где-то далеко». А он ответил: «Да, Витторио, далеко. Я просто хотел попрощаться. Это наш последний разговор. Хорошей дороги», – связь оборвалась, и сибишка как с ума сошла. Послышался треск, странные звуки, какие-то крики… а потом… все замолкло…

Витторио приложил к вспотевшему лбу банку пива, замолчал, загадочно улыбнулся и посмотрел каждому прямо в глаза. Массимо, почесывая бороду, попросил его рассказать, что было дальше; его взгляд говорил о том, что он слышал эту историю уже десятки раз. Другой дальнобойщик, Роби, самый старый и молчаливый, с редкими волосами и грустными глазами, курил вонючую сигарету, низко опустив голову. Витторио продолжил говорить, глядя прямо на Эрмеса.

– Я попытался снова связаться с Амосом, но не получилось. Через несколько минут на частоте появился еще один дальнобойщик, мы начали болтать о всякой ерунде. А потом он вдруг спросил: «Ты об Амосе слышал?» Он тоже был с ним знаком. И тут у меня засвербило где-то в копчике, знаете, когда чувствуешь, что сейчас скажут то, что тебе точно не понравится. Я отвечаю: «Что я должен был слышать? Я несколько минут назад болтал с ним по сибишке, но связь была очень плохой. Все время пропадала. Он говорил какие-то странные вещи». Тогда тот парень замолчал на несколько секунд, а потом выдал: «Витто́, черт подери, да это просто невозможно. Ты ошибся, точно тебе говорю. Амос вчера утром разбился. Свернул с дороги на виадук Гамбетти и полетел вниз. Я думал, ты знаешь. Ты не мог с ним разговаривать. Может… тебе это приснилось?» Клянусь вам, у меня мурашки по коже пошли, ноги затряслись, пришлось даже остановиться на аварийной полосе, чтобы прийти в себя. И я сразу вспомнил слова Амоса: «Да, я далеко. Просто хотел попрощаться. Это наш последний разговор. Хорошей дороги». В общем, это самое странное, что случалось со мной за тридцать лет работы дальнобойщиком, – подытожил Витторио, подмигивая Эрмесу, который слушал его увлеченно и немного недоверчиво.

Тогда-то и вмешался Роби, третий дальнобойщик. Именно от него Эрмес услышал слово, написанное желтым маркером на двери грязного туалета: Уиронда.

Голос у Роби был тихим и немного детским. Завитки сигаретного дыма смягчали морщинистые черты его лица, и скрюченные пальцы, привыкшие сжимать руль и рычаг переключения передач, не казались такими кривыми.

– Неплохая история, Витторио, – сказал он, раздавив сапогом окурок, – но у меня есть и получше. Ну, может и не получше, но уж точно интереснее, чем банальное привидение на дороге.

Несмотря на тихий голос и грустные глаза, от старика исходило ощущение жизненной мудрости, а это вызывало невольное уважение.

– Вы когда-нибудь слышали о Уиронде?

Остальные покачали головами и достали по второй банке пива из тазика, не обращая внимания на гудки на дороге и рев двигателей за бетонно-стеклянным ограждением заправки.

Роби почесал заросший щетиной подбородок и несколько раз открыл и закрыл рот, как будто не мог подобрать слов.

– Уиронда – это съезд с дороги, которого нет, но который есть, ведущий в страну или город, которого нет, но который есть. Точнее, он действительно есть, но не в этой реальности. А там, где наша реальность иногда пересекается с той, другой. Уиронда – это мираж. Слухи о ней ходят среди самых старых дальнобойщиков, что-то вроде городской легенды. Когда я только начинал работать, мне рассказал ее один румын.