Перед лицом идола, словно призванного напоминать о былой славе Монголии, русский и монгольский верховные правители любезно обменивались знаками вечной дружбы. Разумеется, в такого рода контактах на высшем уровне нет места случайным деталям и проявлению личных чувств: сцена эта знаковая и (скажем не слишком всерьез) требует к себе герменевтического подхода. Для ее осмысления надо учитывать контекст недавних событий.

Если говорить о перемене внешнеполитического курса России с уходом Б. Ельцина и передачей власти Путину, то первое, что бросается в глаза – это переориентация российских внешнеполитических интенций с Запада на Восток. Если символом внешней политики Ельцина можно считать его объятия с «другом Биллом» и «другом Гельмутом», то, кажется, Путин, улыбающийся перед телекамерами высшим чиновникам Монголии – знаковая фигура для официальной России ХХI века. Одним из ключевых слов в этой новой ситуации является слово из лексикона эмигрантской прессы 1920-х годов, казалось бы, прочно забытое, но ныне, в атмосфере судорожных поисков «национальной идеи», кремлевскими идеологами извлеченное на свет. Понятно, что мы имеем в виду слово «евразийство». Совсем недавно, осенью того же 2000 года, в рамках СНГ108 был создан Евразийский экономический союз, куда, кроме России, вошли Белоруссия, Казахстан, Таджикистан и Киргизия109. Незадолго до этого Путин посетил ряд крупнейших азиатских государств; тогда же, в ноябре, в мировой прессе бурно обсуждалась поддержка со стороны путинской России ядерного вооружения Ирана, углубившая противостояние на Ближнем Востоке России и США… Что это? ряд случайностей или стратегическая линия России, нацеленная на новую поляризацию мира? И если верно последнее, то место недавно исчезнувших мировых полюсов «коммунизм – капитализм» займут полюса «Восток – Запад». Россия вернет себе роль сверхдержавы, объединившись со странами Востока для противостояния США и Западной Европе. Идеологические основы такой внешней политики легко разработать, привлекая для этого обширное и содержательно богатое наследие евразийцев.

Еще до того, как евразийцами была детально разработана концепция России как Евразии, это слово, давно носившееся в культурном российском воздухе, обыграл проницательный В. Розанов. Россия – не Евразия, но Азиопа, заявил он. Этот, для русского уха несколько комически звучащий тезис, точно выражает подлинный смысл евразийского учения. Дело в том, что, на взгляд евразийцев, деятельность Чингисхана и прочих восточных деспотов сыграла глубоко положительную роль в судьбах всего евразийского континента, способствуя его объединению. Так, П. Бицилли говорил об изначальном культурном единстве Старого Света, восстановлению которого способствовало образование в ХIII веке всеазийской империи Чингисхана. Также походы Тимура (Тамерлана) имели в конечном счете созидательную – «великую культурную цель: объединение Старого Света»110. Особенно благоприятной была монгольская экспансия для средневековой России: вопреки всем устоявшимся мнениям исторической науки, евразийцы заявляли, что татаро-монгольское иго (начало ХIII – конец ХV века) принесло России неоценимую пользу. «Без «татарщины» не было бы России», – заявлял П. Савицкий («Степь и оседлость»)111. По его словам, если бы отсталая Киевская Русь в ХII веке попала под власть Запада или Турции, она утратила бы свою духовную сущность, тогда как религиозно индифферентные татары не просто дали сохраниться русскому благочестию, но и способствовали его расцвету. Под азиатским владычеством сформировалась и окрепла российская государственность; без Орды не возвысилось бы и Московское царство. Последнее же, как считали евразийцы, должно взять на себя миссию Орды: «Россия – наследница Великих Ханов, продолжательница дела Чингиза и Тимура, объединительница Азии»112 и созидательница Евразии113. При всех вариациях евразийской историософии, ее представители исходят их ключевой интуиции России как провинции империи Чингисхана: именно «из монгольского ига пошло всё, чем красна русская жизнь»114. Не соответствует ли этим евразийским тезисам смысл беседы Путина с высокопоставленными монголами на фоне статуи Чингисхана?!

Расовые – славянские интуиции, несомненно, присутствующие в современном российском самосознании, в настоящее время проявляются весьма слабо. В сущности, можно говорить о реальности лишь российско-белорусского союза: культурно-политическая пропасть между Россией и Украиной продолжает расширяться, – отчасти из-за упорного тяготения Украины к Западу. Весьма странная любовь русских к сербам, внезапно вспыхнувшая во время натовских бомбардировок Югославии весной 1999 года (до этого о сербах в России вспоминали очень редко), оказалась мимолетной: во время югославской революции в октябре 2000 г. Россия подчеркнуто сохраняла нейтралитет. Что же касается католической Польши, то уже давно для России она – отрезанный ломоть… Задаваясь целью восстановить свой статус могущественной империи, Россия не собирается делать ставку на славянское единство. Националистические тенденции в современной России лишены славянофильской окраски.

Примечательно, что и евразийцы в принципиальных вопросах расходились со славянофилами, хотя видели их в числе своих предшественников. Правда, в основе обоих направлений лежит отталкивание от европейской культуры – как дряхлой и гибнущей, и признания будущего за Россией. Но славянофилы полагали, что Россия должна возглавить европейское (и всего мира) развитие; от Европы славянофилы Россию никоим образом не отделяли: они шли от представления Гегеля об истории как едином общечеловеческом процессе. Напротив того, по мнению евразийцев, России надлежит противопоставить себя Европе, предпочтя кровные связи с азиатами – «родство с прадедушкой Чннгисханом» (А. Кизеветтер), союзу с западными братьями во Христе. Для славянофилов вопрос стоял о том, какую роль славяне будут играть в жизни Европы; для евразийцев речь шла о мощи России, почувствовавшей в себе игру азиатской крови и, при опоре на азиатский потенциал, противопоставившей себя Европе:

Евразийцы полагали, что отнюдь не восточные славяне, но туранские – монгольские племена своими военными походами объединили те территории, которые составили тело Российской империи. Но более того: поскольку «сожительство русских с туранцами проходит красной нитью через всю русскую историю»115, мы должны ощущать внутри самих себя этот «туранский элемент» – чувствовать себя «туранцами»… И здесь снова хочется вспомнить о совсем недавнем – и тоже, вне сомнения, многозначительном жесте российской власти. Весной 2000 года Путин посетил Башкирию – одну из азиатских автономных республик бывшего СССР. Посещение совпало с башкирским национальным праздником, в котором принял участие и российский президент. Праздничные мероприятия включали в себя разного рода старинные игры и соревнования, и некоторые из них, на взгляд европейца, выглядели несколько диковато. Одна из башкирских забав была такова. На стол поставили широкий и достаточно глубокий сосуд вроде таза, доверху наполненный кислым молоком. В сосуд бросили монету. Нимало не смущаясь наведенных на него десятков разнообразных объективов и, главное, словно не чувствуя никакого барьера перед варварским «спортом», президент России сунул голову в таз с простоквашей и через несколько секунд «вынырнул» оттуда с монетой в зубах… Не руководило ли при этом Путиным желание дать россиянам наглядный урок по раскрытию в себе, в собственной душе «туранского элемента»?..