В начале 1813 года был объявлен конкурс на проект храма, в котором видели также памятник победы; одновременно сооружение должно было стать усыпальницей погибших воинов. Многие выдающиеся архитекторы сочли за честь для себя участие в императорском конкурсе. К 1815 году в соответствующую комиссию поступило двадцать проектов, отмеченных чертами разных архитектурных стилей. Так, Джакомо Кваренги разрабатывал темы римского Пантеона; А. Воронихин предпочел язык древнерусской архитектуры, дополнительно придав ему романтические оттенки; В. Стасов колебался между римскими и греческими формами… Однако всем этим замыслам Александр I предпочел проект никому не известного, совсем тогда молодого Александра Витберга (1787–1855). Закладка храма по проекту Витберга состоялась в Москве на Воробьёвых горах 12 октября 1817 года.

Стоит пристально вглядеться в эту привлекательную личность – столь ярко выражающую стиль александровской эпохи и вместе с тем своим идейным развитием намного опередившую ход русской истории (что и обусловило трагическую судьбу архитектора). Витберг был выходцем из семьи обрусевших немцев. Он считал себя русским и при этом до конца 1817 года оставался протестантом: лишь в рождественский сочельник 24 декабря совершилось его присоединение к русской православной Церкви. Крестным отцом Витберга был сам император, и вместо полученного им в протестантском крещении имени Карла он принял имя Александра. Витберг был склонен трезво оценивать собственное духовное устроение. В своих замечательных «Заметках» (созданных в 1836 году – уже в ссылке, последовавшей за крахом его проекта) он рассуждает об особом – спокойном и сознательном характере шведской религиозности: само это качество влечет душу к таинственному. Витберг был мистиком-романтиком; как кажется, это была душа, принадлежащая к тому же духовному типу, к которому принадлежал Новалис. И когда друг Витберга – его товарищ по ссылке Александр Герцен говорит о витберговском мистицизме как о «той самой холодно обдуманной мечтательности, которую мы видим в Шведенборге»75, он, как кажется, не принимает во внимание глубокой сердечности натуры Витберга, направлявшей его поступки, согревавшей всю атмосферу вблизи него. «Мысль посвятить мою жизнь Богу торжественною песнью Ему – вот что занимает меня, и при первом прочтении программы [т.е. манифеста Александра I. – Н.Б.] я увидел возможность совершить сие; не здание хотелось мне воздвигнуть, а молитву Богу»76: так Витберг описывает свой порыв, побудивший его взяться за разработку проекта храма Христа. Идея эта оказалась где-то созвучной протестантской позиции архитектора: ведь интуиции именно протестанта, игнорирующего любое посредничество между человеком и Богом, обращены непосредственно ко Христу.

Однако самое сильное воздействие на духовный облик Витберга оказала его причастность к тогдашнему российскому масонству. Свои мистические порывы и дарования Витберг осознавал и оформлял с помощью масонских представлений, и что нам особенно важно, именно эти представления легли в основу витберговского проекта храма Христа Спасителя. Витберг принадлежал к масонской ложе «Умирающий сфинкс», которую возглавлял Александр Лабзин (1766–1825), следовавший масонским традициям екатерининской эпохи. И для понимания всего дальнейшего здесь нам надо уяснить общий смысл этого феномена – масонства второй половины ХVIII века.

Именно тогда, в царствование Екатерины II, в русском обществе началось духовное пробуждение после смуты, вызванной реформами Петра I. Однако понимание глубины православия элитой России было утрачено, и многие поддались соблазну рационализма Просвещения. Возврат к духовной жизни совершался на западном пути – через масонство. «В масонстве русская душа возвращается к себе из петербургского инобытия и рассеяния», – так что для русского интеллектуала именно масонство стало «психологической аскезой и собиранием души»77. Особенно влиятельным был тогда кружок московских розенкрейцеров, к которому принадлежал учитель Лабзина – Шварц. Работа по очищению «внутреннего человека» от своеволия и прочих страстей называлась у масонов – в соответствии с их символикой построения храма Духа – «обтёсыванием дикого камня» сердца человеческого.

Конечно, масонская аскеза была весьма похожа на православное духовное делание – исихию или «умную молитву», и не случайно наряду с книгами западных мистиков И. Арндта, Я. Бёме и Ангелуса Силезиуса русскими масоны зачитывались сочинениями православных святых – Макария Египетского и Григория Паламы. Однако пиетическая «прекрасная душа» почти неуловимо, но на самом деле принципиально отклонялась от духовно трезвого идеала православия. В масонстве присутствовали начатки романтизма и сентиментализма; в метафизику масонства также входил натурфилософский космизм, абсолютно чуждый церковному мировидению. В сущности, масонство – это обновленная версия гностицизма. И именно в этом гностико-натурфилософском своем качестве масонство выступает как предтеча русской софиологии конца ХIХ – первых десятилетий ХХ века. Кстати, весьма часто свою цель русские масоны обозначали как обретение Божественной Премудрости; возможно, образ Софии вошел в масонские представления через столь авторитетного в масонских кругах Якоба Бёме78. В самом общем смысле от православной – монашеской мистики и аскезы масонская духовная работа отличается приятием ряда аспектов тварного мира, – скажем, широко понимаемом красоты; установка же исихаста изначально трансцендентна в отношении всего тварного. Это расхождение исходных позиций обусловило резко отрицательное отношение традиционного православия как к масонству, так и к софиологии, существующее и по сей день. Мы это увидим и в рамках нашей темы – прослеживая судьбу Витберга и его храма.

А. Лабзин, следуя масонским заветам, проповедовал «обращение» от горделивого рассудка к жизни сердца – к самонаблюдению и вслушиванию в тихий голос Христа, обитающего в сердечной глубине. Лабзин, как и многие масоны предшествующего поколения, был ревностным защитником и участником всех таинств и обрядов русской православной Церкви. В том, что Витберг принял православие, в первую очередь сказалось влияние на него Лабзина. Для Лабзина за церковными символами была скрыта духовная реальность. Но от православных убеждений воззрения Лабзина отличались тем, что центр тяжести в них был смещен от символической оболочки в сторону самой этой реальности, воспринимаемой сердечным чувством. Исторически-конфессиональная сторона религии рассматривалась им в конечном счете как безразличная, обрядовые символы признавались, так сказать, абсолютно прозрачными. Лабзин полагал, что в недрах любой «видимой» Церкви скрыта Церковь «невидимая», «истинная», причем внешние формы всех «видимых» Церквей были в его глазах равнозначащими и в этом смысле несущественными. В понимании Лабзина, «истинная Церковь шире этих наружных делений и состоит из всех истинных поклонников в духе, вмещает в себя и весь род человеческий»79. Именно эта идея «вселенского», «универсального» христианства, вместе с соответствующим ему духовным путем – живым, сердечным общением всякого индивида с Христом, и была усвоена Витбергом, став основанием его проекта храма Христа Спасителя. Замысел Александра I Витберг истолковал именно в данном – масонском ключе проповеди Лабзина.

В своих воспоминаниях о Витберге Герцен рисует привлекательный образ своего друга и наставника. Внешность Витберга словно призвана выразить масонский идеал человека: «Серьезная ясность и некоторая торжественность в манерах придавали ему что-то духовное [т.е., в понятиях Герцена, сходство с духовенством. – Н.Б.]. Он был очень чистых нравов и вообще скорее склонялся к аскетизму, чем к наслаждениям; но его строгость ничего не отнимала от роскоши и богатства его артистической натуры»80. С романтическим восторгом встретил этот юноша манифест Александра I: «Храм во имя Христа Спасителя! Идея новая; доселе христианство воздвигало храмы во имя какого-либо праздника, какого-нибудь святого; но тут явилась мысль всеобъемлющая». Будучи изначально живописцем и даже никогда толком не изучая архитектуры, Витберг тем не менее загорелся идеей создать свой проект храма. Им руководили самые высокие мотивы: «Я пламенно желал, чтоб храм сей удовлетворил требованию царя и был достоин народа»81 – народа столь великого государства, каким всем виделась после победы над Наполеоном Россия, – государства, наделенного к тому же некоей таинственной вселенской миссией. Мистик Витберг следовал велению «внутреннего голоса», обещающего успех его проекту, разработку которого, как мы уже упоминали, художник переживал как молитвенное служение Христу.