Это означает, что независимо от того, о каком деловом сотрудничестве идет речь, первое, что нужно сделать двум представителям людей второго типа — это попытаться найти определенные символы и метки, знаки и сигналы, на основании которых они смогут на начальном этапе установить хотя бы частичное взаимное доверие. Такие знаки и символы обычно ищут в описании узнаваемого населенного пункта, в описании узнаваемых семей, друзей, родственников или общих знакомых, которые каким-то отдаленным образом создают некую связь между недоверчивыми переговорщиками. Как только они сделают это, можно будет сказать, что они перешли ко второй фазе установления взаимного доверия, которое еще не очень прочно, но все же приводит к некоторому пониманию и прогрессирует в направлении постепенного определения термина доверенное лицо.

Эта вторая фаза процесса установления доверия может показаться похожей на доверие первого типа, но на самом деле не имеет с ним абсолютно ничего общего. На данном этапе все еще неполное доверие между контрагентами приводит к словесному выражению недоверия типа: Еще бы он мне не сказал! Или наоборот: Да кто он такой, чтобы говорить мне, что мне делать? Это означает, что с трудом достигнутое доверие во втором случае завоевывалось долго и трудно и продолжало существовать столько, сколько длится обед или ужин. Во время следующей встречи, хотя эти двое уже на пути к тому, чтобы поверить друг другу, огонек сомнения все еще будет тлеть в них, и они будут постоянно ожидать, что другой, как бы прилично он ни выглядел, как бы гладко и красно ни говорил, с легкостью сможет солгать, оболгать, налгать и в конечном итоге оставить без гроша на всю жизнь. Поэтому главный девиз людей второго типа: Осторожно и не веря никому.

О том, что это мое устное эссе истинно, свидетельствует и дальнейший разговор, который мы трое завели, сидя в полутьме в маленьком коридорчике, завели по большей части, чтобы получше узнать друг друга с помощью вопросов и ответов, направленных в основном на поиск обоюдно известных населенных пунктов, общих друзей и знакомых, совместное присутствие на одних и тех же мероприятиях пусть и без ведома о посещении его другим. Но это общение с целью установления взаимного доверия, к сожалению, результатов не дало.

Во время этой неформальной беседы мы не выявили общих друзей (и я думаю, что мы на самом деле и не хотели этого делать) и не выяснили даже, одной ли мы веры. Мы не установили, относимся ли мы к большинству населения или к национальному меньшинству, мы ничего не узнали о нашей этнической идентичности, региональной принадлежности, сексуальной ориентации и позиции относительно вопроса равенства полов.

Но в тот момент это было не очень важно, важно было вернуться к плану нашего побега.

— Я предлагаю, — сказал я, — поскольку мы оказались здесь совершенно случайно и нас не связывают какие-либо общие чувства или хотя бы одни и те же религиозные убеждения, и, что самое главное, доверие между нами находится на самом низком возможном уровне, чтобы каждый назвался вымышленным именем.

— Зачем?

— Просто потому, что ни у меня нет доверия к вам, ни у вас ко мне, то есть между нами нет взаимного доверия. В этом случае лучше вообще не знать имен друг друга, чем, чего только ни бывает, в дальнейшем течении наших жизней подставить под удар их обладателей.

Эти двое посмотрели друг на друга, потом на меня и сказали, что не имеют ничего против.

— Здесь я могу называться Ведой, — сказала женщина.

— Привет, Веда.

— А меня зовите Божо.

— Привет, Божо.

— Я выбрал себе имя Оливер.

— Привет, Оливер.

Я стал подниматься по лестнице.

Передвигался на четвереньках, как вор, когда не хочет, чтобы его поймали. Божо еще раз сказал мне, что уже был наверху, и повторил тезис о схожести наших тел, но я сделал вид, что не слышу, и продолжил подниматься по ступенькам. Через некоторое время, повернув вправо и вверх по лестнице, я очутился в помещении, которое походило на туалет или кладовку уборщицы. Я приоткрыл дверь и прямо под потолком увидел окно. По моим расчетам я мог в него протиснуться. Главное — чтобы прошла голова.

Есть теория антропологического характера, которая гласит, что если в какое-то отверстие у вас проходит голова, то в него непременно пройдет ваша задница, то есть все ваше тело. Не пролетело и нескольких секунд, как я подумал об этом, как я уже ощутил дыхание Веды и Божо позади меня.

— Ну, что скажешь? — спросили они.

— Думаю, сейчас самое главное — залезть наверх и попытаться ответить на два вопроса: во-первых, на какой высоте от земли находится окно, и, во-вторых, если оно достаточно низкое, и я смогу вылезти из него без риска что-нибудь себе сломать, то пройдет ли в него моя голова? Если пройдет, то я вылезу.

Позади меня послышались копошение и возня, означавшие страх, что я смогу выбраться и бросить их. С другой стороны, в их толкании локтями было какое-то спокойствие, указывавшее на то, что они что-то знали, чего не знал я, и что они просто давали мне возможность увериться в этом самому.

Я залез на бачок унитаза.

Веда зашептала.

— Оливер, что ты видишь там сверху?

— Вижу мужчину на лоджии напротив.

— Что он делает, Оливер?

— Курит.

— А почему он курит на лоджии?

— Потому что жена запретила ему курить в комнате, вот почему.

— Оливер, ему следовало бы не курить в это время, а спать. Почему он не спит?

— Потому что его беспокоят проблемы.

— Оливер! Ты же там наверху, и все видишь, какие проблемы его беспокоят?

— Теперь его жена вышла на лоджию. Они о чем-то говорят.

— О чем они говорят?

— Он отмахивается от нее, машет рукой от плеча. Это значит, что она должна отойти от него, а она разводит руками, держа их на уровне груди.

— Что означает этот жест?

— Удивление и непонимание. Она не хочет или не может понять его.

— И я ничего не понимаю, Оливер.

В разговор включился Божо.

— Оливер, это Божо! Как высоко от того места, где ты находишься, до земли?

— Судя по соседям на балконе напротив, я думаю, что достаточно высоко для того, чтобы человек, спрыгнув, сломал ногу, но, думаю, недостаточно высоко, чтобы разбиться насмерть.

— А сможет ли человек со сломанной ногой потом двигаться?

— Думаю, что не сможет, Божо, он только будет стонать от ужасной боли, пока кто-нибудь его не заметит и не вызовет «скорую», а потом его отвезут в ближайшую больницу, чтобы наложить на ногу гипс.

— Значит, мы ничего не делаем?

— Ничего не делаем!

— А голова пролезет?

— Думаю, пролезет, но теперь это не имеет никакого значения.

Вот в этом-то и было дело! Окошко оказалось слишком высоко, чтобы выпрыгнуть и не покалечиться. Вдобавок ко всему, оно находилось прямо напротив балкона, где кто-то явно намеревался провести всю ночь в перебранках, а в таких условиях человеку трудно остаться незамеченным при незаконных попытках выбраться из законно закрытого для посещения магазина.

Мы втроем спустились по лестнице, вернувшись на то же место, откуда ушли несколько минут назад, и сели на пол за дверью, ведущей в магазин, прижав колени к подбородкам.

Если бы я сейчас применил к нам мой хорошо себя зарекомендовавший метод самопознания и самоанализа, то констатировал бы, что мы были похожи на три безжизненные куклы, забытые в углу после плохо сыгранного представления, когда кукловод поклялся никогда больше их не использовать; мы были похожи на трех утопленников, потонувших в глубоких мутных водах реки Вардар и вынесенных течением на левый берег, весь в грязи, мусоре и пластиковых бутылках; мы были похожи на трех детей из приюта для сирот, которым только что объявили, что государство отказалось от них, поэтому у них нет другого выбора, кроме как самим искать собственных родителей, но шансы отыскать их, по словам заведующей, у них минимальные, или, скорее, несуществующие; мы были похожи на форелей в тарелке некоего гурмана, который собирался их съесть, а они, хоть и жареные, все еще подавали признаки жизни. Одним словом, мы выглядели так, будто потерялись во вселенной. Но после проведения более детального анализа с этой птичьей перспективы я понял, что мне просто казалось, что мы выглядим одинаково. На самом деле я выглядел одновременно и самым испуганным, и самым потерянным из всех троих.